[кайндхарт]

парочка внезапных текстов оААААо

1. на драббл-трейд Рита заказала оридж про колдуна и красивую бабу на алтаре. я, конечно, всю заявку переврала, но она вроде осталась довольна

Крипи-стайл, псевдоНЦ и мрачнуха

Когда я возвращаюсь, меня встречает Джу. Сидит по ту сторону ворот прямо на земле, раздвинув ноги, а пальцы ее утопают в распоротом брюхе лежащего перед ней животного. Опознать его трудно, но я присматриваюсь к ободранным копытам и свалявшейся шерсти и понимаю, что передо мной – барашек. Возможно, ритуальный, с черным серпом по белой шее. Которого так любил и охранял наш Безымянный Шаман.
Видимо, за то время, что я бродил по чужим странам и учился своему колдовству, дела в нашей Северной земле стали совсем плохи.
Джу черпает горстями кровь и мясную требуху из живота барана, и мне становится интересно, теплое ли оно еще или уже успело остыть и забродить.
Когда Джу отправляет содержимое ладошек-лодочек себе в рот, больше половины вываливается и выливается ей на подбородок, скатывается по шее к груди. На Джи – темно-зеленая льняная рубашка с запахом, и запах этот расходится всякий раз, когда она вновь тянется к убитому барану.
В разрезе вздрагивает ее белая, бледная грудь, но Джу это совершенно не волнует. Вся она – кровь и плоть, от нее пахнет голодом так резко, что чую даже я.

- Все так плохо? – спрашиваю, наконец, я и сажусь на колени рядом с Джу.
- Хуже, чем когда-либо, - отвечает она и встряхивает головой. Волосы, каштаново-рыжие, свалялись комьями, концы перепачканы в крови. Мне бы хотелось разузнать у нее поподробнее, что за чертовщина тут приключилась, но я так потрясен, что не знаю, с чего начать.
На моей шее – амулет против проклятий. Крохотный крысиный череп, внутри которого катается маленькая тыквенная семечка. Все щели в черепе замазаны глиной. Семечка внутри трещит, как ненормальная, хотя я абсолютно уверен, что сижу неподвижно.
- Была война, - говорит Джу задумчиво и вытирает лицо у скулы тыльной стороной ладони. На щеке остается кровавый след. На Джу страшно смотреть. – На нас напали Южные. А к ним присоединились и наши повстанцы. Посмотри вокруг.
Я смотрю. Рыхлая земля и нависший над ней комьями болотистый туман. И, насколько хватает глаз, вокруг – ни одного целого домика.
- Ужасная мясорубка! – восклицает Джу и снова запускает пальцы в чрево барана. Судя по ее лицу, она нащупала там что-то, и находка ее радует.
Раздается звук, такой, с каким обычно лопается бельевая веревка во время дождя. Когда Джу подносит руку к лицу, в пальцах у нее блестит маленький гладкий комочек, коричнево-красный от крови. Похоже на почку.
Бараньи почки ужасающи на вкус даже тогда, когда они приготовлены на огне.
Я отвожу глаза, когда Джу откусывает от комочка в своей руке приличный кусок. Потом смотрю обратно. У Джу – сумасшедший и голодный вид. Она чешет голову кровавыми пальцами, и на ней задирается рубашка. Ребра – как у живого скелета.
- Они нас захватили, - продолжает Джу с тухлыми глазами и вгрызается в баранью почку. – Подмяли. Поимели. Собрали все деньги, весь урожай, что у нас был, и увезли, а здесь оставили полдюжины надзирателей.
Я молчу. Над мордой барана вьются дребезжащие мухи.
- У нас нет еды.
Джу делает паузу, чтобы рассмотреть оставшийся кусочек почки с таким видом, как будто она увидела его впервые. Обычно щедрая, она и не думает поделиться со мной. Хоть я и не голоден, да и вряд ли стал бы брать в рот сырую, напитанную кровью звериную почку.
Последний кусочек мяса исчезает: Джу наклоняется к своей ладони и втягивает его губами с присвистом. Пережевывает. Слышу, как трещат волокна.
Тыквенная семечка заходится звоном.
- Ты должен мне помочь, - говорит Джу, дожевав, и берет меня за руку. Пачкает; я брезглив, но не позволяю себе отстраниться. – Ты знаешь магию. Если наколдуешь так, чтобы Южные передохли, мы снова будем свободны.
Ее мягкие теплые пальцы дрожат над моей ладонью.
Я не знаю, что сказать.
Джу зовет меня по имени.
- Слышишь?
- Для этого, - отвечаю я наконец, - нужна жертва. На алтарь. Все, как надо.
Она с тоской смотрит на убитого барана. Я понимаю ход ее мыслей.
- Это черная магия, - поясняю я. – Самая черная, которая только известна подлунному миру. Ничего не выйдет с бараном, с собакой, с лошадью или с любой другой живностью.
Джу ковыряет пальцем ладонь.
- А кто нужен? Единорог? Ведьма?
Медные глаза Джу пылают, как пожар. Дребезжание мух над стеклянными мертвыми глазами барана все настойчивее.
- Девушка, - отвечаю я нехотя. – Нужна девушка. Не старше девятнадцати, белокожая, северянка, чистокровная.
Мы молчим еще какое-то время. За домом бродит стонущая тень, в которой я узнаю слабоумного сына нашего кузнеца.
- Есть предложения? – спрашиваю я.
- Всех увели, - шепчет Джу. Огонь в ее глазах затухает, превращается в угольки. – Девушек. Их сначала насиловали, а потом увели. Никого нет.
Я смотрю на нее вопросительно.
- А я спряталась, - Джу прячет глаза. – Там, где мы с тобой прятались, когда впервые начали…
Я прикладываю пальцы к ее губам, чтобы она молчала, ей нет нужды продолжать. У меня холеная рука с запахами ароматической смолы, свечек и земляного воска. У Джу – сухие, искусанные губы с мазками крови и следами волокон мяса. Я не хочу приносить Джу в жертву. Если бы я знал такую магию, я бы повернул время вспять и, уйдя от Наставника, пошел бы не домой, а дальше, еще дальше, за Великий Океан. Незнание – сила.
- Пожалуйста, - лопочет Джу. – Смотри, то, что вокруг – не жизнь. То, что приключилось со мной, не жизнь, - я мог бы подумать, что она плачет, но глаза у Джу сухие, даже воспаленные, а в разрезе рубашки подрагивает грудь. - Я хочу этого. Будет лучше. Всем. Будет.
Когда я поднимаюсь на ноги и тяну ее за собой, становится не по себе от того, какая она легкая.
- Ты знаешь, чего я хочу от тебя за это, - бормочу я, надеясь, что она не услышит.
Но Джу слышит. И, кивнув, ведет меня на наше тайное место.

Когда я раскладываю ее в яме под кручей, Джу тяжело, заливисто дышит и все норовит обнять меня за шею. Я рву на ней рубашку – она ей все равно не понадобится, когда я буду жечь и рвать ее на куски; одежда только мешает.
Из выреза выпадает ее грудь, крохотная, как будто сдувшаяся, пронизанная идущими через соски венками и морщинками. Под грудью – яркие, острые ребра и сухой живот.
Сначала я пробую ее пальцами. Стаскиваю то рванье, которое служит ей штанами, и вижу, что она без нижней одежды. Занимаю себя прощупыванием ее груди губами, пока мои пальцы, от указательного до безымянного, расталкивают ее внизу, тесную и скользкую.
Как только Джу расставляет ноги достаточно широко, я начинаю двигать запястьем так быстро, что у самого быстро сводит руку. Джу сопит, стенает и щурится, и тогда я хватаю ее за бедро склизкой рукой, прижимаю обе ее ноги к земле и вталкиваюсь в Джу по-настоящему.
Она жмется лицом к моей шее и только повизгивает. Сучья царапают ей спину и зад, да и я не слишком ласков, отчего ее подбрасывает на ворохе веток и листьев с каждым новым моим движением.
Джу быстро возбуждается, и очень скоро я чувствую, как сильно она течет. Становится мокро и прохладно, я, сцепив зубы, толкаюсь сильнее, прежде чем отодвинуться от Джу и спустить на кучу листьев.
Вокруг нас – холод и разруха. Наше идеальное тайное место, знакомое нам с детства, с тех самых пор, как Джу впервые предложила мне «посмотреть, что у нее под нижней рубашкой», теперь оказалось не таким идеальным.
Когда наступит утро, Джу не станет, и я с сожалением гляжу на ее темные пламенные волосы, на узкие сухие губы, на тонкую шею и почти плоскую грудь.
Я люблю Джу, но мне надо идти и готовиться к ритуалу, поэтому я ухожу, оставив ей напоследок свой дорожный плащ. Чтобы было в чем выйти к алтарю.

Она чуть не поскальзывается на камнях, когда влезает на самый верх. Алтарь – торчащая из земли палка, обложенная высокими валунами. К валунам косо прислонены другие палки и ветви, пропитанные кислой смолой, чтобы лучше горели. Я сам лично привязываю Джу к алтарной палке. Перетягиваю ее веревкой потуже, чтобы в процессе она могла отвлечься на горячее трение под грудью и через талию. Если, конечно, можно отвлечься от огня, сглатывающего с твоих костей оплавленную кожу.
Демонический огонь во много раз жарче обычного, но я не говорю ей об этом. Джу – сильная девочка, так пусть идет до конца.
Она – голая и босая, смотрит по сторонам боязливо, но держаться старается с достоинством. А я стараюсь не смотреть на нее, когда начинаю ритуал: растираю сухую смерть-траву в ладонях и крошу ее туда, где будет костер, читая первые слова заклинания.
С моих кончиков пальцев срываются черные искры, но этого никто не видит (собравшиеся – сплошь сумасшедшие и слабоумные, бормочущие, пускающие слюну; выделяется только последний оставшийся в живых Старейшина). Искры стекают по линиям жизни на моих ладонях и капают на ветви, и уже оттуда начинает заниматься пламя. Пока что это обычный, рыжий огонь, хорошо знакомый всем в нашем поселении. Со времен того самого пожара, который нашел новую жизнь в глазах Джу. В красивых – но, к несчастью, в скором времени мертвых глазах.
Я не вижу и не слышу Джу, но искренне надеюсь, что она не плачет и не боится. Жестокий и голодный ритуальный костер подбирается к ее ногам, и вот уже гребешок оранжевого пламени начинает чернеть, как высушенная телячья кожа, которую держат над свечой.
Ветки вспыхивают разом, снизу и доверху, и языки огня танцуют у Джу между пальцами. Она вскрикивает и начинает изворачиваться, как будто хочет подпрыгнуть над костром. Паучья пляска.
Я все читаю, и читаю, и читаю. Мой голос монотонен и глубок, я применяю все то, чему научился у Наставника. Сделай себя заклинанием. Говори так, будто ты – заклинание.
И это действительно работает. Когда я поднимаю глаза на костер, дерево уже горит черным, густо коптящим огнем. За дымом почти не видно Джу, за что я и благодарю судьбу, но в тот же момент налетает ветер, и черные клубы расходятся, открывая мне ее лицо.
Демонический огонь во много раз жарче, но и быстрее. Ее волосы уже сгорели до основания, пламя перебралось на макушку, и она кажется мне черноволосой русалкой. Она кричит на тоненьких нотах, и огонь выедает ее глаза, забирается в рот, как живое существо, как кипа насекомых-паразитов.
Между ее пальцев тоже вырывается пламя. Кожа провисает, как будто оплавляется, и на руках уже видны очертания костей.
То ли я так погружен в транс, то ли она действительно больше не кричит. Мне слышен только треск огня, который похож на дымные черные гребни глубоководных драконов, спящих вечным сном на дне Великого Океана, куда я так и не дошел. Впрочем, у меня все впереди.
С последней строчкой моего колдовства костер вспыхивает ярче, пылит и трещит, а потом разом, весь, втягивается в землю, оставляя только угли на месте веток и обуглившиеся останки Джу, привязанные к алтарной палке.
Ее костяной рот раскрыт в неслышимом крике. Мне видны скрюченные пальцы и сдвинутые коленки.
Ей было больно, ей было очень больно. По крайней мере, эта боль длилась недолго.

Потом, пока тело Джу снимают с палки, ко мне подходит Старейшина. Забитый, согбенный старик с длинной пепельной бородой. Синяки на лице и дрожащие пальцы
Он жмет мне руку. Мне, колдуну и убийце.
- Вы спасли нас всех, - бормочет старик, и я замечаю в уголках его глаз слезы. – Принести в жертву свою сестру ради жизни целого народа… Ваша добродетель никогда не будет забыта на этой земле!..
Я угрюмо киваю, прячу связку смерть-травы в свою сумку, а потом достаю маленький мешочек и ссыпаю туда немного подалтарного пепла.
Когда на алтаре умирает родственник, этот пепел надо развеять над водой. Чтобы другая жизнь этой души оказалась лучше, чем предыдущая.


2. опять-таки, по идее Риты. теперь можно считать это моим фаноном на Стервятника!

Стервятник, Родинка, G

Рекс идет по плиткам, которыми выложен коридор первого этажа, стараясь ни в коем случае не наступить на щели. Он думает, что перед ним – лавовый поток, над которым качается веревочный мост. Наступит на щель – упадет в горящий ад, и поминай, как звали. А ведь он даже не успел завещать брату все, что у него было, включая коллекцию шестеренок и кулек с лимонной карамелью!..
Он почти доходит до конца коридора, когда слышит в туалете тихие рыдания. Дверь в туалет открыта, в умывальник тонкой струйкой стекает вода, но Рекс более чем уверен, что слышит именно чей-то плач.
Внимательнейшим образом переставляя ноги и слегка прихрамывая, Рекс засовывает без преувеличения длинный нос в дверь туалета.
Около умывальника стоит тощий мальчишка. Совсем жалкий какой-то. И трет руками лицо. А под ладонями мелькают щеки в уродливым коричневых пятнах, как будто мальчишку натерли куском шоколада, - Рекс очень кстати вспоминает о шоколадной конфете для Макса, которая тает у него в кармане.
Мальчишка, судя по всему, один из тех новичков, про которых говорили в Хламовнике, все поскуливает и размазывает по пятнистым щекам слезы. Рекс хмурится и становится до того озабоченным, что нечаянно наступает на границу между плитками и мрачно ругает себя за то, что и в этот раз великий путешественник и покоритель джунглей пропал в лавовой реке.
Теперь, когда терять Рексу нечего, он прокрадывается в туалет. Новичок уже смотрит на него во все глаза, сопит насупленно и вытирает глаза.
- Ты чего? – спрашивает Рекс, встав точнехонько напротив мальчишки по стойке смирно.
- Ничего, - говорит новичок угрюмо. Отворачивается.
Рекс щупает в кармане мягкую конфету. Это для Макса.
- Тебя как зовут? – продолжает он бойко, ничуть не стесняясь колючести мальчишки. Который, слегка осмелев, отвечает:
- Пока никак. Не знаю. Мне еще не дали кличку.
Мысленно Рекс одобряет: в Доме первый день, а уже сообразил про клички.
И, чувствуя внезапную симпатию к этому пятнистому новичку, плачущему около умывальника, Рекс шагает вперед и предлагает:
- Будешь зваться Родинкой? Смотри, у меня конфета есть. Возьми.
И он протягивает мальчишке подтаявшую конфету.
Макс поймет. Макс добрый.

@темы: для кого-то, original, g, мини, ангсто, гет, дом, в котором, ваншот, фанфикшн, nc