трибьютка для Леры. потому что мы обожаем ее и ее бротп с Марчелло. невероятная Лерчк!!
АУ о том, что Лера не пошла к дяде Тле, а вместо этого...Все, думает Лера, предельно. Предельно-препредельно. Когда даже не хочется ловить на себе взгляды – а эта мишень между тонких, острых зубцов ее лопаток ловила взгляды всегда: отчима, тренера, преподавателей, сокурсников. Один красный круг в другом: легко прицелиться, легко попасть, справится даже тот, кто привык укорачивать слово «женщина» до «шкуры».
Не хочется больше этого всего. Разгрестись бы на месте отгремевшего коллапса. У атомных взрывов форма гриба, Лерина же ударная волна – отчетливое хуй-облако. «Эй, вперед, ребята, шапка наголо, ты не бойся, шкура, никого!..»
В подругу, что ли, влюбиться?
Хорошо, когда поздно темнеет.
Она ждет у кромки бордюра, пока загорится зеленый свет. Ежится зябко, раскачивается немножко; лямки на босоножках тянутся, как пульсация. Круглые зеленые крыши Кадашевки. Лера чувствует себя тошнотворно, а ноги – как тетива, выгнутые будто бы по обратной дуге, как у девушек с карикатур Бидструпа. Стук от набоек тянет в щиколотки. По косточке с каждой стороны: одна повыше, одна пониже, ими еще очень больно биться о ножки мебели. Руки скрещены. Мимо чужой компании почти пробегает. Ловит взгляды – снова. Проклятущие лопаточные круги.
На Лужковском мосту она обходит каждое «дерево любви», приподнимает замки пальцами, но даже среди самых новых, самых смелых, самых современных надписей не найти ни одной, где было бы два женских (или два мужских) имени.
Прости, подруга, не влюблюсь, отстраненно думает Лера, а потом вдруг зависает – и резко, красиво, как остов песочных часов, в ней что-то переворачивается, по груди мажет. Запускает.
И она возвращается обратно мимо той же компании, перебегает дорогу, нежной рысью летит к остановке.
В автобусе «Эн-1» первого городского ночного маршрута – два полусонных человека в салоне и кресла с синей обивкой в мелкий желтый узорчик, а Лерина «Тройка» на турникете показывает минус тринадцать рублей. Она безуспешно толкает один раз палку, чтобы наверняка, потом смеется невесело пару раз и остается стоять у передней двери, трет пальцами лоб. Удивительный день. На следующей остановке недовольный водитель выглядывает из своей кабины с явным намерением ссадить ее, безбилетницу, и Лера, собирая между лопатками всю каленую силу своего самоприцела, демонстрирует ему самый нежный и трогательный взгляд, на который она только способна.
А такие звери, как Лера, способны на все, пока им не повырывать зубы и когти.
- Простите пожалуйста, мне только до Китай-города, - заговаривает она, уже готовая пуститься в придумки и импровизации: была на дне рождения подруги с молодым человеком, денег не брала, поссорились, теперь едет плакаться к другой подруге. Все предали, грустно и больно, лечь бы и утопиться, а лучше – ванну с молоком и послушать, как Виа Гра поет о том, что «не срастется вовеки сломанная ветка».
Водитель смотрит на дремлющих в салоне, а потом вздыхает и, нашарив на боку турникета тайную кнопку, загибает вниз палку-оградку.
Лера проходит, и она благодарна ему до усрачки за то, что он не попробовал облапать ее за задницу.
Не перевелись еще, думает она, московские «лыцари». Считает за окном темные церквушки и контрастно освещенные витрины «Летуалей». Думает о том, что неродным этот кошачий город делают только люди, раз за разом берущие ее за бедра и вгрызающиеся между ног за просто так. Только люди – дрянь. За редким исключением.
Главное Редкое Исключение открывает ей дверь и сначала отходит в сторону, пропуская ее, а уже потом спрашивает:
- Лера, какого хера?
Главное Редкое Исключение – это тот человек, к которому можно приехать, представившись на вахте его девушкой (которой у него, чего бы он там себе ни придумывал, больше никогда не будет), без единого предварительного предупреждения в час ночи с копейками.
- Марк, все очень плохо, - говорит Лера на дежурной улыбке. – Можно у тебя заночевать?
Он умильно выдает ей белую футболку с темно-синим трафаретным логотипом Сиднейской оперы и даже (вместо предложения чая, кофе или винишка) зачем-то сонно чистит нежно-розовое яблоко «фуджи». Лера грызет яблоко, беспечно болтает одной ногой и не может отделаться от мыслей о том, что с Марком не надо опасаться за накал ее мишени на спине – и не только потому, что она знает о нем что-то, от чего сам он пока только в ужасе открещивается.
- Можно будет принять у тебя молочную ванну? – спрашивает она скорее в шутку, а Марк чешет в затылке и озабоченно отвечает:
- А у меня, наверное, молоко осталось только миндальное. Подойдет?
И Лера улыбается по надкусу в яблоке, глазами немного раскосыми, хищным выгибом носа, ромбическими поднимающимися скулами. Женщина-львица и ее мелкоперый пока что, светлопуховой детеныш, которого она вдруг полюбила с такой нечеловеческой искренностью.
- А деньги откуда на веганское молоко, красавчик?
- Да ну Рома вроде как… на работу обратно взял.
Лера даже не следит за движением своих бровей, но они явно теряются где-то в клыках у Кассиопеи.
- Нет, - корчит ей рожу Марк, - не потому. Мы ничего не.
«Пока», - думает Лера, но ничего не говорит вслух, просто двигает к Марку другую половинку яблока.
До утра они валяются на кровати головой к изножью и смотрят МУЗ-ТВ, единственный работающий телеканал, в шесть часов Марк все-таки отрубается, чтобы в одиннадцать соскрести себя тонким слоем с кровати и отправиться на работу. Лера смотрит на него снизу, не скрывая того, что не спит, и пока Марк бродит, одевается, застегивает рубашку, пару раз они скрещиваются взглядами, и она цокает языком, а он подмигивает ей, но ни разу не просит уйти, не намекает, что не хочет ее тут видеть, не спрашивает, когда она сможет вернуться туда, откуда пришла.
Уходя, он просто говорит Лере:
- Не клади только ключ на тумбочку, там щель между ней и стеной здоровенная, а тумбочка привинчена, так что один уже там лежит, а мне за дубликат платить пришлось.
Лера задумчиво провожает его одним только взглядом над краем белой-белой и начинающей намокать наволочки, а потом включает телик и слушает, как Вера Брежнева поет о том, что «солнце светит всем одинаково».
Поплакав, она вытягивает длинные-длинные твердострунные ноги из постели, лениво бредет умываться и гуглит на ходу, как из имеющихся в номере продуктов приготовить что-то, чему будет точно радо ее главное Редкое Исключение.
За все хорошее.
.