Название: Теория домашних животных: доказательство Какудзу
Пейринг: Какудзу/Хидан
Рейтинг: R за пидорасов и ругательства
Примечания: модерн!АУ. Современность, кинговская Америка, штат Невада. Какудзу - бизнесмен и предприниматель, Хидан - просто крутой. Ангст, teh drama
Саммари: «Если ваши кошка и собака ладят друг с другом лучше, чем вы и ваша жена, будьте готовы однажды утром найти на холодильнике записку, начинающуюся словами: "Дорогой Джон..."»
читать дальше
Конечно, задолго до того, как Хидан от меня ушел, я понял, что тот парень со своей "Теорией домашних животных" говорил чистую правду. Все к тому и шло. Наши отношения с Хиданом - самые нестабильные и длительные у меня - продолжались четыре года, и примерно половину от этого срока я все больше и больше убеждался в истинности этого простенького постулата.
«Если ваши кошка и собака ладят друг с другом лучше, чем вы и ваша жена, будьте готовы однажды утром найти на холодильнике записку, начинающуюся словами: "Дорогой Джон..."»
И пускай не было никаких записок на холодильнике, а появление у нас кошки с собакой, естественно, вовсе не было главной причиной того, что мы разбежались, я не знаю, какая фраза подходила бы под разрыв большинства известных мне отношений лучше, чем скромное утверждение старого доброго Эл-Ти, которого я знал исключительно со слов других.
Мы с Хиданом познакомились через общих друзей, и это произошло спустя месяцев десять после того, как я окончательно осел в Америке, штат Невада. Как я уже упоминал, нам обоим пришлось изрядно потрудиться, чтобы это странное общение, построенное на оскорблениях со стороны Хидана и молчании с моей стороны, переросло в отношения. Мне было невозможно трудно с ним, ему было еще труднее со мной, потому что, как и все молодые, Хидан привык получать все и сразу. Я впервые трахнул его, потом впервые позволил ему трахнуть себя. В Хидане было что-то завораживающее, что-то необычное. Он был как человек-импульс, искрил от малейшего контакта и был одновременно легко читаемым и ужасно непредсказуемым. Его не пугали мои шрамы: напротив, он любил касаться их, гладить и возить по ним ртом. А еще я никогда не встречал человека, который так редко пользовался бы великим богатством, подаренным природой: собственным мозгом.
И Хидан, как обычно, думал жопой или членом, но никак не головой, когда на третье наше совместное Рождество подарил мне Войса, самого мерзкого и уродливого бультерьера из всех, которых я когда-либо видел. Полностью белый, кривоногий, с покатым животом и длинной плоской мордой, похожей на прелый бледный баклажан, этот жуткий заморыш возненавидел меня с первого взгляда. И с той же скоростью влюбился в Хидана, обожал его с щенячьей преданностью и до мочевых луж, которые всегда расползались исключительно с моей стороны кровати. Сказать, что я не ожидал такого подарка - не сказать ничего: до этого на тему собак мы разговаривали всего один раз, и я обмолвился, что среди прочих собак мне ближе всего какие-нибудь бойцовские породы.
Хидан сделал свои собственные умозаключения, результатом которых стала собака с самым паскудным характером, который только может приобрести животное с таким размером головного мозга. Эта собака ссала на мою одежду, таскала мою еду и кидалась мне в ноги, когда я спускался с лестницы, а один раз она чуть не проглотила мой бумажник. Спасло его (бумажник, а не эту тварь) только то, что в сложенном состоянии он был квадратным и никак не проходил в склизкое бездонное горло Войса.
В любом случае, я полез в пасть собаке рукой, и с характерным рвотным спазмом в мою ладонь выплеснулся ком из ошметков дорогой телячьей кожи с жалко болтающейся застежкой и измочаленных, насквозь мокрых от слюны купюр.
В ту минуту я был готов не просто убить эту тварь: я уже собирался проломить ей ребра настольной лампой и голыми руками вырвать ей сердце, пронаблюдав за серией предсмертных судорог.
Хидан орал так, как будто застал меня посреди исполнения этой воображаемой экзекуции. "Ты, сука, совсем пизданулся со своими деньгами, - кричал он. - Если тронешь Войса хотя бы одним из своих блядских пальцев, я натяну тебя на комнатный торшер".
"Хидан, - сказал я так спокойно, как только мог, - дело не в деньгах. Дело в том, что твоя блядская собака умышленно портит мои вещи".
"Моя блядская собака? - голос Хидана, только-только ухнувший в низину относительной тишины, снова взлетел до ультразвукового пика. - Нет, дорогая старая жопа. Это твоя блядская собака, потому что я подарил ее тебе на блядское Рождество. Так что твои претензии идут на хуй, а ты идешь в ближайшее отделение банка, показываешь им это дерьмо, которое выковырял у Войса из глотки, хотя слазил бы к нему и в жопу, если бы была такая необходимость, и говоришь: "Привет, я старый ебаный жмот, Блядская Собака съела мои деньги, сделайте что-нибудь, пока я не обосрался от горя". И если ты, сука, убог настолько, что готов выебать бедное животное за стопку бумажек, то мне тебя нечеловечески жалко".
Но смысл-то был в том, что это действительно была его собака. И мы, причем все трое, прекрасно это знали. Войс никогда не ссал на пол, если где-то рядом лежала какая-нибудь тряпка Хидана. Он затыкался и прекращал скулить, стоило Хидану только на него прикрикнуть, и, что самое удивительное, таскал ему тапки, причем, клянусь, делал это так нежно, как будто бы у него вообще не было никаких зубов. А зубы у него были, потому что в те редкие моменты, когда всем своим видом долбаный пес не выражал искреннее презрение к одному только моему виду, он не гнушался цапнуть меня за руку или за ногу. Бить его книгой, газетным свертком или другой рукой было неэффективно: как настоящее бойцовское отродье, он только крепче вцеплялся в добычу и принимался выкручивать шею, как будто хотел вывинтить головку сустава. Тогда-то мы с Вайсом и отработали этот прием: "Не хочешь сблевать - плюнь то, что держишь в своей вонючей пасти", причем всякий раз Хидан визжал от злости так, как будто я пытался освободить руку путем отрывания собачьей башки от шеи.
Он обожал эту собаку. Хидан обожал собаку, которую подарил мне на Рождество, а собака обожала его. Такая вот у них была трогательная взаимная любовь. Когда Хидану хотелось расслюнявить какую-нибудь прелюдию, пока мы сидели вечером на диване, и он пихал руки мне под одежду, пес стоически терпел, но стоило мне сделать любое ответное движение, как эта белая крыса с заплывшими глазками-щелочками собиралась в мускульную бледную кучу и начинала рычать.
Я злился. Хидан, которому всегда и во всем нужно было меня превзойти, просто выходил из себя.
"Бля, - говорил он, - Какудзу, сходи к врачу, а? Так ненавидеть гребаное животное - это ненормально".
"Это не я его ненавижу..." - мрачно начинал я, но Хидан всегда успевал опередить меня, вскрикнув по-петушиному, что означало одновременно раздражение и насмешку:
"Это несчастная собака тебя ненавидит. Я знаю. Давай уже, бля, быстрее".
Хидан никогда не выставлял Войса из спальни, если мы все-таки добирались до кровати. В первый же раз, когда я стерпел присутствие животного в комнате, ненависть к собаке обожгла меня так сильно, что я едва не потерял контроль над собственным телом. Хидан пинался, обнимал меня ногами, и мы с ним понемногу подкатывались от изножья кровати к ее спинке. Кричать Хидан обычно начинал где-то в области подушек, в этом не было ничего неожиданного, но когда вдруг посреди процесса дико завыл от двери Войс, я был уверен, что больше никогда в жизни не смогу ни с кем заниматься сексом. Хидан тоже дернулся, но он любил эту гребаную собаку, а когда любишь кого-нибудь, пусть это даже уродливое белесое создание с кривыми ногами и неприятным голосом, этому созданию позволено делать больше, чем должно быть на самом деле. Я-то знаю, я позволял Хидану делать слишком многое вплоть до самого последнего дня, когда он ушел. Это было утро понедельника, и я сказал, что он может взять мою машину, чтобы поехать в спортзал. Я не жалею об этом, просто констатирую факт.
Как бы то ни было, между нами с Войсом все же было связующее звено. Этим звеном был Хидан, и я не скрою, что иногда намеренно начинал поглаживать лодыжку лежащего ногами поперек моих колен Хидана, чтобы позлить наш сральный агрегат. Я гладил Хиданову ногу и неотрывно смотрел в глаза его (моей) тупой псине, и она, могу поклясться, всегда очень хорошо понимала, что я хочу ей сказать. Я редко, например, целовал Хидана первым, но однажды вечером, когда Войс мертвым сном дрых на полу перед диваном, этот редкий случай все же произошел. Когда я отлепился от Хидана и бросил взгляд на собаку, она полулежала, выставив шею под прямым углом к полу, и щели ее глаз смотрели на меня с такой умертвляющей силой, что я не удивился бы, если бы ночью это животное решило меня загрызть.
Но Войс ограничился малым: он просто не поленился выволочь из бака для грязного белья мою рубашку на середину коридора и насрал на нее так, как будто копил неделями.
Хидан сказал, что хуйни больше, чем мстящая за поцелуи собака, еще не слышал. Я вызверился и сказал, что умный Хидан вполне может сегодня не идти качать мускулы, а лучше пусть займется отстирыванием моей рубашки от дерьма нашей общей прекрасной собаки.
"Я, - скривился Хидан, - не поверю в весь этот инфернальный пиздец до тех пор, пока ты, блядь, не притащишь в дом какую-нибудь лысую кошку, которая будет ненавидеть меня так же, как Войс, по твоим словам, ненавидит тебя, старая жопа".
Я никогда в жизни не велся на провокации. Трудно сказать, была ли это все-таки провокация, или я искренне подумал о том, что лучший способ убедить Хидана в мерзости характера его обожаемой собаки - это показать ему, каково быть на моем месте. Может быть, я втайне надеялся на то, что кошка несколько уравновесит шаткость нашего общения, на одну из чаш весов которого взгромоздился еще и этот рахитичный перезрелый щенок. Может быть, я хотел добиться какой-нибудь гармонии, потому что у отношений с Хиданом была тысяча неоспоримых минусов, но здесь я чувствовал себя на своем месте. По крайней мере, до тех пор, пока не появился Войс.
И я действительно поехал в кошачий питомник после работы, хотя и знал о породах кошек чуть больше, чем ничего. Я взял котенка канадского сфинкса, голую пятнистую самку с тонкими лапками и широко расставленными ушами, похожими на лопасти вентилятора. Пришлось потратиться на это невнятное, но, как ни странно, не такое уж и гадкое существо, так что кроме кошки и банки специального корма я не стал брать ничего - ни "согревающую попонку", ни лежанку, ни комплект декоративной одежды из четырех маленьких костюмчиков.
Траты на Хидана возглавляли список "самых бесполезных и несуразных вещей, которые я когда-либо делал". Кошку мы назвали Бонни - точнее, назвал Хидан: "Как какой-то там Айленд, да?"
Хидан пришел от кошки ровно в такой же восторг, как и я - от Войса. То есть, какое-то время мы оба с ним изображали кислое расположение к новоприобретенным питомцам, и я даже кидал резиновые собачьи колечки на заднем дворе, чтобы Войс приносил их обратно, а Хидан поминутно усаживал Бонни на колени и грубовато трепал ее по голове. Но, возвращая игрушку, пес всегда кусал меня за руку, а следы от когтей Бонни на голых Хидановых коленках мерцали, как темные виноградные зернышки. Добровольно Бонни никогда не шла к Хидану на руки, а когда он наклонялся к ней слишком низко, то ее голая лапка взлетала быстро, как комета, и оставляла яркие красные полосы поперек его лица. Через неделю после того, как я принес в дом кошку, Хидан, дергая меня за локоть, сказал: "Ну че, поигрались с этой страшилой - и хватит, бля. Тащи ее туда, где выкопал".
Тут я понял, насколько прав был Эл-Ти. И, почему-то вспылив, сказал, что в таком случае и собаку стоит отдать какому-нибудь добродушному заводчику. "Или, - подумал про себя, - отвести на живодерню".
Трудно поверить в то, что в условиях ненормально конфликтного характера Хидана причиной самой крупной нашей ссоры стала пара домашних животных, которые вообще должны были быть нашими же подарками друг другу. Что касается самих Бонни и Войса, они, вопреки стереотипам и мировой мультипликации, сошлись так спокойно, как будто кормились у груди одной матери. В первый же вечер обнюхав друг друга, к следующему утру они сдружились настолько, что Бонни смело заигрывала с псом, царапая его по ногам и бокам, а Войс только вяло отмахивался от нее хвостом и ни разу не рыкнул.
Почему-то Хидана нисколько не отрезвило мое замечание о том, что предложить ему избавиться от пса - это ровно то же самое, что предложить мне избавиться от кошки.
"Ни хуя", - отрезал Хидан и пытался не разговаривать со мной до ночи, хотя ругательства лезли из него помимо его воли. Ближе к вечеру я устроился в гостиной с книгой, и Бонни сама пришла ко мне на руки: позволив ей свиться улиткой у меня на коленях, одной рукой я поглаживал ее по сухой горячей спине. В таком виде нас и застал Хидан, который предложил мне «пососать кошачий хуй» и в лучших традициях драматичных женщин ушел из дома, не набросив поверх даже куртки. Сейчас я делаю вывод, что Хидан тоже ревновал; по-своему, но ревновал – меня к Бонни. Он вернулся утром и был до такой степени пьян, что, оступившись на пороге, до крови разбил нос о тумбу. Алкоголем от него пахло за версту. Когда он вошел в гостиную, Войс возбужденно затявкал, явно жалея своего тупого хозяина, а Бонни, учуяв запах спиртного, зашипела и выпустила когти. Хидан зашипел на нее в ответ. Можно было бы подумать, что Хидан был с кем-то другим в ту ночь, но я точно знал, что он ограничился только выпивкой.
Кошка бесила его даже сильнее, чем меня бесил пес, пусть она и не ссала на ковер и не жевала одежду, а урон наносила только дешевым соломенным креслам, стоящим на веранде. Дело было просто в том, что природное спокойствие Бонни приносило и мне покой, в то время как Хидан составлял замечательную пару со своим полоумным псом. Перекладина, из которой состояли весы наших отношений, стала раскалываться в точке равновесия, и даже такой идиот, как Хидан, прекрасно это понимал.
На следующее Рождество не было никаких неожиданных подарков, но его мы встречали в таком сказочном напряжении, что и без лишних размышлений, мне кажется, будущее этих отношений было уже определено. Он сидел с одной стороны дивана, широко расставив колени, и между его ног на полу храпел Войс. Я сидел с другой стороны с книжкой и Бонни на коленях. Время от времени Хидан кидал ненавидящие взоры на кошку, и я неприятно поражался тому, как сильно можно ненавидеть маленькое невинное животное. Время от времени и я неприязненно смотрел на Войса, а однажды, протянув ногу, пихнул его в бок, чтобы пес очнулся и перестал храпеть.
Взглядом Хидана меня буквально пригвоздило к дивану. Даже у меня это вызвало легкое чувство неудобства.
"Не делай так", - сказал Хидан, и я действительно больше так не делал хотя бы потому, что пес перестал храпеть, и вроде как до конца дня все было как обычно, и когда мы с Хиданом добрались до спальни и в потном клубке тел загнали друг друга до полусмерти, все тоже было как обычно. Но это его "не делай так", возможно, было той самой последней трещиной на наших весах, от которой противоположные плечи рычага весов разлетелись в разные стороны.
И когда я однажды пришел домой после работы, Бонни вышла встречать меня, как она это делала обычно, и я посадил ее к себе на плечо, где она очень любила сидеть с первого дня нашего знакомства. Я прошел в гостиную, уже готовый напороться на наставленный на меня туповато-агрессивный взгляд Войса, но ни на полу, ни на диване, где я строго-настрого запрещал ему лежать, пса не было. Я обошел весь нижний этаж и поднялся наверх, а когда заглянул в спальню, увидел непривычное, сосущее запустение: ящики комода были наполовину выдвинуты, а из-под шкафа не торчали Хидановы гантели, об которые я вечно спотыкался и одной из которых я как-то ударил Хидана по заду за то, что он не дал себе труда уложить их нормально. Я подошел к комоду и внимательно заглянул в каждый ящик. Вещи Хидана исчезли: от носков с трусами и прочей одежды и до упаковки презервативов, которую он любовно хранил зарытой в футболках. Тогда я проверил в шкафу, хотя на самом деле уже давно все понял. На плечиках висели только мои пиджаки, рубашки и пара редких футболок - одежду с короткими рукавами я никогда не любил, считал, что ни к чему демонстрировать изрезанные шрамами руки. Все, что принадлежало Хидану, бесследно исчезло. Вместе с самым большим из моих чемоданов. И моим автомобилем - это я обнаружил, когда спустился в гараж.
Я получил голосовое сообщение на телефон как раз тогда, когда стоял в ступоре, с отнявшимся языком, и смотрел на чистое пустое место, оставшееся от серебристой "Ауди".
Разумеется, Хидан не стал бы оставлять записку. Тогда я потратил бы полвека на то, чтобы расшифровать его кривые скачущие буквы. Вместо этого он наболтал свое нехитрое послание мне на голосовую почту. Стоя в гараже, глядя на ровно и дыхательно мигавший огонек сигнализации, я слушал Хиданово сообщение: слова пробивались ко мне сквозь техногенный скрип шин по гравию, звуки гарцующего мотора и омерзительное собачье тявканье где-то сзади. Сообщение начиналось примерно так: "Привет, дорогой жмот Какудзу! Надеюсь, ты уже понял, что я не дома и домой не вернусь. Вместо этого я решил поехать в Калифорнию: говорят, тут теплее и много классных шлюх. И еще я взял твою тачку погонять, но ты, наверное, не против, потому что денег у тебя больше чем дохуя. Но если вдруг против, то засунь свои возражения себе в задницу. Когда-нибудь я с тобой расплачусь".
Это было вступление. Дальше шла длинная и сбивчивая основная часть, которая то и дело прерывалась ругательствами и оглушающим взвизгиванием тормозов. В двух словах: Хидан сообщал, что уходит от меня, но, как бы ему ни хотелось утверждать обратное, он все равно запомнит "мою старую жадную жопу", которая занимает в его сердце особое место. Он также упомянул, что забрал Войса и знает, как я этому рад, а потом, похоже, подержал трубку у морды моей обожаемой собаки, потому что секунд десять я слушал чье-то сопливое, шумное дыхание с тонкими скулящими нотками. "Теперь можешь спокойно трахаться с Бонни-Хуенни", - добавил Хидан, и этот кусок его слов был едва различим из-за тарахтения мелких камушков дороги под колесами.
Ничего нового я для себя не извлек. Кроме одной-единственной фразы: "Это ебать как странно, что я это говорю, но я сука люблю тебя, и мы, может, когда-нибудь встретимся где-нибудь на тусовке со шлюхами. Или просто так. Короче, было круто, хоть ты и хуйло. Пока, Какудзу". Этим предложением он закончил свой дорожный монолог, запись закончилась, и я на какой-то момент повис в тишине пустого гаража. Да, подумал я тогда, может быть, мы еще и встретимся, с людьми часто происходит такая ерунда.
Но мы так и не встретились. А спустя четыре дня после бегства Хидана стало ясно, что не встретимся никогда: мне позвонили из полиции и сообщили, что машину с зарегистрированным на меня номерным знаком, серебристую "Ауди", нашли справа от дороги в десятке миль от Карлсбада.
Машина была пустой. Все четыре двери и багажник были открыты настежь. Чемодан с барахлом Хидана лежал нетронутый. На руле чернели брызги крови, такие, как будто от резкого удара Хидан воткнулся в панель лицом, но остальная кровь, которой пропиталась обивка заднего сиденья, принадлежала не ему, а собаке. Войсу. Не было ни следов борьбы, ни чужих отпечатков пальцев. Разбитое лобовое стекло, распахнутые двери и пара капель Хидановой крови - да пропавший собачий труп. Для стимуляции расследования я предложил полицейским денежное вложение, которое они охотно приняли, но по ситуации действительно больше особо нечего было сказать. Сплошная неопределенность. Единственное, что можно было заключить, судя по количеству крови: собака, скорее всего, сдохла. Но мы с Войсом друг друга невзлюбили с первого взгляда, так что я гадко соврал бы, если бы сказал, что это меня сильно расстроило.
Хидан мог сбежать. Хидан мог умереть. Хидан мог сделать все, что угодно, потому что для людей настолько безумных не существует никаких границ нормального поведения. Он вполне мог бы инсценировать эту странную автомобильную смерть, а потом сбежать в Калифорнию, а оттуда - в Орегон, а оттуда - в Вашингтон. Он мог бы стать кем угодно и делать что угодно, а я, конечно, везде мог бы его достать, потому как был далеко не последним человеком в Штатах благодаря своему бизнесу...
В каком-то смысле я чувствовал, что искать бесполезно.
В каком-то смысле я знал, что оттуда, где он оказался, я достать его не смогу, пусть, как я всегда говорил, "даже Ад стоит на деньгах".
Поэтому иногда я продолжаю связываться с полицией, спрашивая, не появились ли у них новые подробности по делу, но какие подробности могут появиться в условиях той информации, которой они располагают? Я живу так же, как и жил до того, как познакомился с Хиданом, разве что из напоминаний у меня в доме осталась подросшая Бонни, которая стабильно встречает меня с работы и ждет, пока я ее покормлю.
Мне чудовищно не хватает Хидана. Иногда я скучаю по нему так сильно, что вся моя жизнь проваливается в замогильный туман и кажется мне чем-то ненастоящим и несуществующим, а я чувствую себя человеком, приходящим в себя после кратковременного полного паралича ног.
Иногда действительно случаются вещи, в которые трудно поверить. Твой любовник после четырех лет совместной жизни уезжает на твоей машине в Калифорнию из-за вашей кошки, прихватив с собой вашего пса, и разбивается по пути. Ваши кошка с собакой почему-то умудряются ладить друг с другом лучше, чем вы.
Так мной была официально доказана не нуждающаяся в доказательствах "Теория домашних животных" старины Эл-Ти. Пусть и не было на моем холодильнике никакой записки.