[wee-hoo]

два маленьких текста, фактически свежачок! с:

Черный/Курильщик, PG, флаффи-флаффи. Inspired by Glee, так что не удивляйтесь ХД ООС и все такое. фанонность овер 9,000

Однажды Черный услышал, как Курильщик поет. Точнее, напевает тихонько себе под нос, пока старательно прикалывает к мольберту большой лист акварельной бумаги и ищет у мольберта место, куда можно приткнуть обрезанную пластиковую бутылку с водой.
Разместившись, он набрал на кисть воды и обтер ее прямо о свое запястье, а потом углубился в изучение своей палитры цветов – и его незнакомая Черному песня стихла, высохла на губах и пропала.
Черный постоял некоторое время в дверном проеме, ожидая напряженно, что сейчас Курильщик продолжит петь. Но вместо этого он сосредоточенно зашуршал кистью по бумаге – и Черный, почесав подбородок, удалился. Мешать рисующему Курильщику не хотелось, и хотя сам Курильщик всякий раз махал руками и говорил горячо, мол «ничего ты мне не мешаешь», почему-то ни одну работу, начатую при Черном, он так и не закончил.
Мелодии Черный запоминал плохо, и даже если эту песню он слышал прежде, она осталась неопознанной. Затравленный сигаретами голос Курильщика звучал нестройно и сипло, почти туманно, но это даже добавляло его странной песне изюминки.
А вообще, пел Курильщик хорошо. Пусть и пугливо, но зато чисто, и Черный во что бы то ни стало решил при случае вытянуть из Курильщика еще какую-нибудь песню.

- Не знал, что ты умеешь петь, - сказал ему Черный в упор вечером того же дня, когда он уселся на диван с книгой, а Курильщик сначала бестолково слонялся вокруг, только потом неуверенно подтянувшись к Черному и прижавшись к его боку. Сначала Черный вообще планировал отложить этот вопрос до лучших времен, но спустя примерно полчаса непрерывного чтения смысл прочитанного стал от него ускользать. Устали глаза, Курильщик почти дремал – это был вечер с субботы на воскресенье, одна из редких возможностей бодрствовать допоздна и отсыпаться утром следующего дня вдоволь.
- Что я умею что? – спросил Курильщик сонно, посмотрел на Черного снизу вверх, жмурясь из-за направленной на книгу настенной лампы. Черный нахмурился, щелкнул переключателем на лампе, и все – и диван, и книга, и они с Курильщиком – погрузилось в полумрак.
- Петь, - повторил Черный почти что сердито. – Слышал, как ты поешь. Очень здорово поешь.
Обычно Курильщик краснел в тех же ситуациях, в которых краснеют обычные люди. Но иногда вместо румянца он весь озарялся нездоровой бледностью. Как, например, сейчас.
- Слышал? – выпалил Курильщик взлетевшим вверх от волнения голосом, и Черный не смог удержаться – закатил глаза. Иногда Курильщик наотрез отказывался понимать, что некоторых вещей стесняться не стоит – от них надо получать удовольствие. – Когда?
- Когда ты рисовал, - ответил Черный нетерпеливо, ощущая, как своими дрожащими вопросами Курильщик старается сменить тему разговора. – Неужели в музыкальную школу ходил?
Курильщик опустил голову, глядя на свои неподвижные коленки. Черный мысленно чертыхнулся, но в следующий же момент Курильщик поднял на него глаза – это был обычный взгляд, смесь из любопытства и природной вежливости, взгляд, слегка похожий на тот, которым Курильщик смотрел на него первую пару недель в Доме.
Иногда Курильщик вдруг смотрел на Черного так же по ночам, в самый разгар интересного действа, и Черному хотелось его придушить – в такие моменты он внезапно ощущал себя педофилом, хотя разница в возрасте у них составляла всего три года, или еще каким извращенцем.
- Ходил, - кивнул Курильщик. – Но это было очень давно, я бросил, когда мне было не больше четырнадцати.
Черный тоже кивнул. Беседа эта показалась ему странной, как диалог из «Алисы в Стране Чудес», хотя он ничем не мог объяснить такую ассоциацию.
- И что, играть на чем-нибудь учился? – спросил он, как ни странно, не потому, что надо было что-нибудь спросить, а просто потому, что захотелось.
- Учился, - подтвердил Курильщик, и его до сих пор блуждающая по спинке дивана рука вдруг обхватила Черного за локоть. – На фортепиано.
- Талантливый человек, - помолчав немного, изрек Черный глубокомысленно, - талантлив во всем.
Курильщик смутился и отвел глаза. И пробурчал в сторону что-то, похожее на: «Да я уже ничего и не помню». Как раз тогда, когда Черный хотел взять с него обещание как-нибудь что-нибудь сыграть. И спеть.
«Ладно, - подумал Черный, зачем-то потрепал Курильщика по волосам, спустился пальцами ему за ухо и к шее, погладил. – Не надо торопить события».
Тем более что он еще не решил, надо ли Курильщику знать о том, что Черный и сам когда-то, еще в Доме, просил у старших гитару и долго и упорно мозолил пальцы о струны, подыгрывая самому себе.


а второй текст - наполовину ориджинал, наполовину фандомное АУ, и большинству моих ПЧ этот фандом отлично знаком. собсна, попытка вообразить, "а что было бы, если бы...". он странный даже для меня самой. я хотела сделать его больше и подробнее, но очень торопилась дописать до ухода Риты D:>
слегка ангст, немножко драма. u know.

Если так подумать, то у Мари было все, что нужно для счастливой жизни. У нее было хобби, была работа, был маленький загородный домик, где она наконец-то смогла позволить себе завести собаку, и чудесный муж. Представительный, серьезный, основательный – все как надо для семейной жизни. Зарабатывающий деньги упорным трудом, не верящий сплетням, не драчливый, некурящий – примерный семьянин.
По выходным, правда, Александр позволял себе выпить чего-нибудь горячительного, но на это счастливая Мари закрывала глаза: как не простить человеку такой слабости?

До того, как она вышла замуж, все было намного хуже. Она была одержима диетами, страдала от комплексов и не умела находить общий язык с мужчинами. Так отчаялась, что подалась в клуб одиночек – единственное в городе место, где встречались тоскующие разбитые сердца.
Мари не могла сказать, что Александр был похож на человека с тоскующим и разбитым сердцем. Он смахивал на солдата в куртке защитного цвета, казался невероятно мрачным и на попытки Мари обсудить какую-либо новую тему отвечал односложно.
Но он не сводил с нее глаз, и Мари вышла из здания клуба пунцовая до самых ушей и польщенная донельзя. Перед тем, как попрощаться, Александр (так его звали: он представился сразу, сухо и коротко) попросил ее номер телефона.
Мари стучала каблуками и размахивала сумкой на двух коротких ручках, спускаясь по бульвару до своего многоквартирного дома, где она снимала квартиру. Ей тогда показалось, что жизнь стала налаживаться.

Но к утру следующего дня Мари внезапно решила, что Александр взял ее номер исключительно из вежливости. Чтобы не обидеть. Ведь уйди он тогда с сухим прощанием, она бы наверняка прорыдала полночи в подушку. К вечеру Мари сильнее окрепла в своей уверенности и только отмахнулась, когда коллега по торговому залу спросила, как прошел ее вчерашний вечер в ОО - «обществе онанистов».
Нечего тут было вспоминать. Только не высоченного и отлично сложенного мужчину со сдвинутыми бровями, который аккуратно сложил бумажку с номером телефона Мари и спрятал ее во внутренний карман своей военной куртки.

Александр позвонил как раз тогда, когда она пила чай и листала альбом Больдини, борясь не то со сном, не то с бессонницей. Ее сердце пропустило удар или два, когда в трубке Мари услышала голос недавнего знакомого. Он прохладно извинился за звонок в столь поздний час, но оправдываться о причинах не счел нужным. Просто пригласил ее на второе свидание, так ровно и спокойно, как будто делал это каждый день.
Уже тогда Мари кольнула легонькая ревность. В конце концов, она была всего лишь женщиной и успела в мыслях сыграть с Александром свадьбу, родить ему троих детей, открыть маленький семейный бизнес и дожить до преклонных лет.
Голос у Мари дрожал так сильно, что создавалось впечатление, будто она заикается. Но она произнесла: «Да. Да, конечно», - и Александр все тем же каменным тоном предложил ей место и время.
В нем чувствовалась особая мужская сдержанность. Он был лишен заискиваний и неуверенности в себе, а своей отстраненной прохладностью слишком сильно напоминал Мари прекрасных в своем спокойствии героев дамских романов. И наутро Мари поняла, что влюбилась.

Больше всего ей хотелось найти дорожку к чувствам этого человека. Ей хотелось вызвать у него хоть какую-нибудь теплую эмоцию. Улыбку, смешок, одобрение – хоть что-нибудь, что могло бы хоть как-то намекнуть на взаимность ее чувств. К третьему свиданию, которое, как ни странно, все же состоялось, Мари уже загордилась, посчитав себя Той Единственной спутницей жизни любого героя романа, которая способна зажечь искру в его остывшем сердце.
На четвертом свидании они заговорили о хобби, и Мари так увлеклась, что рассказала Александру о своей любви к рисованию. О том, что все детство ее не могли отдать на занятия живописью, потому что у родителей не было денег, и к тому времени, когда деньги появились, у Мари и ее семейства давно сменились приоритеты. Рисование отошло на задний план.
Она рассказывала взахлеб о том, как любит ездить летом в пригород и рисовать все подряд: реку, домики на деревьях, цветочные поля. И так увлеклась, что не сразу заметила, что Александр склонился к ней близко-близко, а его акварельные (это показалось ей самым подходящим описанием) глаза смотрели на нее настойчиво и – не показалось ли ей? – взволнованно.
- Любишь рисовать, Мари? – уточнил он, как показалось ей, скорее для себя, чем для нее. Этот момент, во время которого Мари что было сил вцепилась в сиденье стула и затаила дыхание, продлился совсем недолго – после чего он откинулся назад, зачем-то кивнув.
Больше ничего интересного в тот день не произошло. Но, договариваясь с ней о следующем свидании, Александр поймал ее пальцы своими и сжал. Не интимно, скорее с каким-то участием и пониманием, но этого Мари хватило, чтобы щеки вспыхнули, как от пожара.

Пятое, шестое, седьмое, восьмое свидания. В конечном итоге прошло не больше полугода, прежде чем Александр попросил ее руки.
Мари думала, что поймает сердечный приступ прямо там, на месте. Александр не становился на одно колено и не подговаривал всех официантов в ресторане, чтобы внезапно из кухни вылетел маленький симфонический оркестр, а все посетители оказались певцами, которые исполнили бы для нее свадебный марш. Кольцо, которое он подарил Мари, подкупало своей простотой: тоненький золотой ободок с двумя белыми камушками, которые сверкали, как бешеные; они оттенили кожу на ее ладони всеми цветами радуги, когда Мари примерила кольцо.
Она была счастлива. Она была на седьмом небе, она готова была прыгать до потолка, ей показалось, что от счастья все-таки умирают. Мари бросилась Александру на шею, даже не думая о том, что этот жест может быть ему некомфортен.
Он постоял немного, замерев, и она уже успела испугаться.
Но потом его сильные руки сомкнулись на ее талии, и Мари, что уж греха таить, даже прослезилась.

Скоро после этого Александр пригласил ее жить к себе. Никогда еще Мари не собирала вещи с такой скоростью. В ее дорожной сумке, с которой она приехала в этот город, нашлось место для пары-тройки свадебных журналов. Какая женщина не мечтает о том, чтобы ее свадьба была самой пышной и красивой?
Мари не была исключением. Напротив, когда дело касалось Александра, она вдруг оказывалась самой что ни на есть стереотипной женщиной.
Квартира Александра казалась в два раза просторнее из-за того, что в ней не было ни одной лишней вещи. Все, что лежало на полках и тумбочках, казалось приклеенным к строго определенным местам: комнаты смахивали на музейные экспозиции. Первую неделю Мари вообще боялась прикоснуться к чему-либо без ведома будущего мужа (о, как же ей нравилось называть его так!), но очень скоро Александр развеял ее сомнения. Он сказал, что она имеет право трогать любую вещь, какую вздумается, но потом пусть положит на место, и Мари почувствовала себя умнее какой-нибудь героини сказки про Синюю Бороду, поняв, что ослушаться она не посмеет.

Она хотела оставить свадебный журнал на кухонном столе, чтобы он сам попался Александру на глаза, но иррациональная чистота на кухне смутила ее, и Мари подумала, что двести двадцать шесть глянцевых страниц шестиэтажных тортов и платьев с кринолином будут смотреться там инородным телом. Поэтому одним вечером она набралась смелости и подсела на диван рядом с Александром. Подобрала ноги под себя и устроила у него на плече подбородок, протягивая ему под локоть тот самый журнал.
Александр читал. Не отвлекся он и тогда, когда Мари прижалась к его боку. Только когда она позвала его тихонько по имени, он сдвинул на кончик носа проволочные очки (Александр был немного близорук, но очки его не портили, даже наоборот) и спросил:
- Это что?
Мари смутилась, спрятала глаза.
- Свадебный журнал, - сказала она. – Мне нравится платье на сотой странице. Но и на сто двенадцатой хорошее… честное слово, я надену любое, какое тебе понравится. Не посмотришь?
Александр посмотрел на нее поверх очков, и она почувствовала себя провинившейся школьницей. Больше всего ей вдруг захотелось, чтобы он обнял ее за плечи и поцеловал по-отечески в лоб, говоря что-нибудь сентиментальное и теплое вроде: «Я знаю, ты будешь красавицей, даже если выйдешь к алтарю в халате».
Но этого не случилось. Во-первых, Александр никогда не говорил цитатами из дамских книжек, а во-вторых, в халате ее бы не пустили в церковь. Наверное.
Будущий муж Мари полистал журнал без интереса, нашел сотую страницу – белое шифоновое платье, сидящее близко к телу в груди и в талии, а от бедер струящееся к полу легкой красивой юбкой. Под грудью оно было схвачено алой лентой, похожей на гофрированную бумагу, которая завязывалась сзади на пышный бант.
Ей подумалось, что оно будет неплохо гармонировать с ее внешностью. Светлая кожа, карие глаза и короткие темные волосы. К тому же, оно не было похоже на гигантские платья невест, под которыми можно было упрятать целый дом.
Даже если в детстве Мари мечтала о подобном платье, она прекрасно понимала, что такой выбор Александр не одобрит.
В конце концов, ей всегда шел красный.
Александр заглянул мельком на страницу сто двенадцать, нахмурился, а потом вернулся на сотую страницу и протянул Мари открытый журнал, возвращаясь к своей книге.
- Бери это, - сказал он. – В нем ты будешь самой красивой невестой.
На этих словах Мари расцвела. Озабоченность отразилась на ее лице только тогда, когда она вспомнила, что нужно выбрать тематический цвет для свадьбы, определиться с тортом, украшениями и помещением, составить список гостей, найти подружек невесты и шафера… Словом, работы было много, но предпраздничную кутерьму Мари любила всегда. Особенно если речь зашла об ее собственной свадьбе.
Когда она поделилась своими соображениями с Александром, он вдруг захлопнул книгу и посмотрел на нее… нет, не злобно, но в его взгляде было что-то острое. Акварельное раздражение за тонкими стеклами.
- У нас будет самая простая церемония, - сказал он убийственно спокойным голосом, когда Мари уже приготовилась к тому, что сейчас он ее ударит. – Пригласим священника, и он нас поженит. Зови родственников, если хочешь, но я не желаю видеть на нашей свадьбе толпу посторонних, - и Александр снова уткнулся в книжку.
Мари прижала журнал к груди обеими руками, совершенно не понимая, что ей нужно ответить. Перед тем, как она кивнула покладисто и ушла заваривать кофе, Александр взглянул на нее еще раз, мельком, и добавил:
- Мне все равно звать некого.

Церемония была действительно самой простой, какую только можно было себе вообразить. Мама Мари вся взмокла, пока завязывала на ее спине « этот проклятый бант», и несколько раз прочитала дочке на ухо нотацию о том, что «этот чурбан тебе не пара».
Трижды Мари отмахнулась, на четвертый раз – взглянула на мать свирепо, но промолчала и отошла к зеркалу.
Ей действительно очень шло это платье. Ее собственная свадьба была одним из тех редких моментов, когда Мари считала саму себя красивой.
Полупрозрачные жемчужины, украшавшие ее заколку, роняли на волосы яркие белые блики. Перед тем, как выйти из комнатки, где одевали невесту, Мари еще раз взглянула на колечко на своем безымянном пальце, одернула юбку, схватила со стула букет – и взяла под локоть отца, пожилого мужчину в слишком большом для его роста пиджаке.
Когда она вышла, Александр уже ждал ее у алтаря. Затянутый в черный костюм, сидящий идеально, как будто его шили на заказ. У рубашки Александра был идеально выбеленный воротник с острыми уголками, а под воротником протянулся шелковый галстук того прохладного бледно-небесного цвета, который лучше всего подходил к его глазам.
Александр стоял, сложив руки у паха, прямой, как струна, и такой красивый, что Мари на мгновение разуверилась в том, что все происходящее – реальность. Идти к алтарю пришлось медленно, потому что отец не успевал шагать так, как ей хотелось, но получилось даже здорово, потому что шли они в такт игравшей музыке, а шифоновая юбка облегала ее ноги, как река обтекает камни.
Возможно, поцелуй, которым они скрепили свою клятву, был слегка суховат, но Мари все равно забросила руки Александру на шею и даже приподняла одну ножку в свадебной туфле, как часто делали в фильмах. И вся немногочисленная публика взорвалась аплодисментами, а Мари решила, что вот он – самый счастливый момент ее жизни.

После свадьбы жизнь ее потекла, казалось бы, в несколько раз быстрее. Она не успела опомниться и убрать свадебное платье в шкаф, когда Александр сказал, что они переезжают в частный домик, потому что он получил работу в пригороде, и это будет дешевле и выгоднее. Как только Мари привыкла к двум этажам свободы и уюта, ей вдруг пришло в голову, что раз уж детей пока заводить рано, надо завести хотя бы собаку, чтобы было с кем нянчиться, пока муж на работе.
Робея, как маленькая девочка, она подошла одним вечером к Александру и сказала, что в детстве у нее был бультерьер – прекрасный пес, погибший под колесами на шоссе недалеко от дома.
При слове «бультерьер» глаза ее мужа расширились, а брови взлетели чуть ли не до корней волос.
- Нет, - отрезал он громко и строго, она даже не ожидала такой категоричности, но потом его голос смягчился: - Кого угодно, только не бультерьера.
Мари расплылась в улыбке, поправила складки на юбке.
- Как скажешь. Как насчет лабрадора?

Они действительно завели собаку. Спустя почти месяц, когда оплатили налоги и были более или менее готовы к новым тратам и заботам, связанным с собакой. Александр уступил Мари в выборе породы, и она объездила все питомники города, выбирая придирчиво будущего питомца.
Домой она вернулась не одна. За пазухой у нее был спрятан маленький тявкающий щенок, золотистый лабрадор, как она и хотела. Вернувшийся вечером Александр охотно подержал щенка на руках, но на вопрос о его кличке махнул рукой и предложил Мари выбрать самой.
Не сказать, чтобы ей от этого было приятно, но Мари не умела обижаться на людей за такие глупости. Щенка она назвала Хармсом, в честь одного из своих любимых художников, и кличка быстро прижилась: не прошло и пары недель, как щенок стал отзываться на свое имя.
Бультерьер из детства Мари был не таким сообразительным. Это не могло не радовать. Да и теперь ей не приходилось ютиться в доме одной большую часть недели. Конечно, он был уютным и родным, но чего-то ей все же в нем не хватало, и иногда Мари убивалась от одиночества, прячась ото всех и вся в супружеской спальне и стараясь потопить свою тоску за чтением книг.

Одним прекрасным утром Мари почувствовала себя неважно. Это случилось примерно спустя месяц после того, как трехлетний Хармс заболел мочекаменной болезнью, и его пришлось усыпить. Она даже не успела притронуться к завтраку, как ощутила, что ее мутит, и долго потом раскачивалась в ванной комнате над унитазом, цепляясь за ободок. Лоб у нее горел, как от жара, но она и подумать не могла о том, что заболела, и занялась привычными делами: съездила в супермаркет, приготовила обед, выгладила одежду.
Когда чувство тошноты не прошло до вечера, Мари не стерпела, собралась и поехала в частную клинику к своему лечащему врачу, у которого за последнюю пару лет была очень часто, главным образом из-за проблем, связанных с диетами.
Собственные ноги казались Мари ватными, пока ее водили из кабинета в кабинет, попросили сдать анализы и заполнить вклейку в медицинскую карту. От всего этого Мари так утомилась, что, придя домой, рухнула спать, как подкошенная – Александр работал в ночную смену.
А утром ее разбудил звонок от врача, просившего ее подъехать к нему на прием ближе к вечеру, «скажем, после пяти».
Сидя в назначенное время около его кабинета, Мари терялась в догадках, елозила руками по коленкам и волновалась, ужасно волновалась.
Спустя сорок минут, когда она покинула стены клиники, в лице Мари не было ни кровинки. Губы были плотно сжаты, а на лице читалось странное удивление, что-то вроде «я и не ожидала, что я такая дура».
Действительно, передумала она обо всем, что только было возможно. А самое вероятное – упустила.

Паркуясь у дома, Мари увидела, что в спальне горит свет, и сердце ее забилось часто-часто, как будто она чего-то испугалась.
- Я беременна, - выпалила она, едва открыв дверь спальни. Александр был занят своим любимым делом: читал, пряча за стеклами очков внимательные полупрозрачные глаза.
Когда он посмотрел на нее, на его лице читалось такое странное удивление, как будто Мари только что вытащила прямо из-за спины новорожденного ребенка и сказала, что этот ребенок принадлежит им, а он никак не мог понять, что с ним делать.
Первые пять секунд Мари дожидалась поздравлений, улыбки – чего угодно. Но потом собственная радость пересилила, и она запрыгнула на кровать легко, как кошка, вцепилась Александру в плечи, прильнула к нему близко-близко.
- У нас будет ребенок, - зашептала Мари, уткнувшись лицом ему в плечо. От Александра пахло его резким одеколоном. Короткие светлые волосы, бледные глаза и этот запах – все выглядело так, как будто он вчера вернулся с войны, а не был ее верным мужем вот уже четыре года.
Одна из его рук, та, что не была занята книжкой, обняла Мари за талию – опять-таки, скорее дружески, чем интимно, а потом мягко отстранила ее. Шершавые пальцы Александра легли Мари на подборок и погладили, прежде чем он, глядя ей в глаза, сказал охрипшим голосом:
- Надеюсь, что это будет мальчик.
Мари извернулась, подстроилась под его руку, прижалась к плечу, закрыла глаза. Ноги путались в покрывале.
- Почему именно мальчик? – спросила она, глядя на мужа искоса.
- Тогда мы назовем его… - Александр запнулся и кашлянул, как будто у него вдруг запершило в горле. На мгновение Мари показалось, что он не хочет договаривать, но его лицо вдруг исказилось какой-то мукой, как если бы вдруг резко заболела голова, и он выплюнул: - Эриком.
Мари замерла. Это выражение лица она уже видела однажды, совсем недавно, когда, крутясь перед зеркалом, она вдруг обронила, что хочет перекраситься. Из темного, почти черного цвета волос ей вздумалось перейти во что-нибудь светлое – к примеру, русое. С таким же выражением лица Александр тогда пролаял: «Не смей».
- Эриком? – спросила Мари почти бессознательно и, нашарив руку мужа на покрывале, переплела с ним пальцы. – У тебя что, был какой-то… - «знакомый», она хотела спросить, не было ли у него знакомых по имени Эрик. Прежде чем она договорила, Александр отрезал:
- Нет.
Мари хотелось спросить, не звали ли Эриком отца Александра. Или его деда. Или брата, если у него когда-либо был брат. В конце концов, она ничего не знала про семью своего мужа, ведь с его стороны на их свадьбу действительно никто не пришел.
- А если родится девочка? – спросила Мари осторожно, рискуя посмотреть Александру в глаза, хотя он упрямо отводил взгляд.
- Надеюсь, - стиснул он зубы, повторяя сказанное недавно, - что это будет мальчик.
Мари смотрела, расстроенная и удивленная, как Александр отбросил покрывало и перекинул ноги через край кровати, встал, как будто бы рассерженный, и направился к двери, бросив ей напоследок:
- Схожу, заварю себе какой-нибудь травы. Что-то сон не идет.
Дверь за ним хлопнула. Шаги его, тяжелые, как солдатская поступь, прогремели на лестнице, и с каждым шагом у Мари все сильнее сжималось сердце.
Она подождала, пока все стихнет, а потом завернулась в покрывало и позволила себе один-единственный всхлип. В этом доме снова стало пусто после того, как ушел из жизни Хармс.

Но, если пораскинуть мозгами, то Мари была вполне счастлива. Она могла рисовать днями напролет, получала за свои картины неплохие деньги, жила в пригороде, где был свежий воздух и текла чистая река. И у нее был прекрасный муж, которого она очень любила. Работящий, строгий, не позволяющий себе бездельничать и разгильдяйствовать, вполне способный содержать дом и семью.
И пусть иногда муж Мари был резок и загадочен, но он, по крайней мере, не бил ее, не изменял ей и не страдал от разных видов зависимости.
А как не простить человеку такой слабости?

поздравляю, вы одолели этот текст! уже предвижу ваше удивленное лицо относительно выбранного имени. что ж, у меня есть какое-никакое объяснение! '___'