трагическая история Кошки :<
Кошка, Кот, PG-13, ust
Когда Кошка лезет на дерево, чтобы отдохнуть, он всегда выбирает ветку с особым тщанием. Она должна быть не слишком царапистой и наклонной, достаточно широкой и выносливой, и чтобы не шаталась от малейшего дуновения ветра. Хотя в этих краях ветер так желчен и холеричен, что «малейшим дуновением» порой пригибает головы молоденьких березок к самой земле.
Но самое главное – с этой ветки должен хорошо просматриваться Океан. Старый, как покрытый рубцом шрам, зубастый, как пасть Морского Дьявола, давний, как сам Мир, друг – загребший скользкими пенными лапами другого друга.
Кошка ухмыляется, и расчерченные восемью шрамами щеки смеются: надо же, какая ирония.
Так вот, забравшись на ветку и улегшись на нее так, чтобы ноги можно было задрать и упереть ступнями в ствол, Кошка вспоминает Кота. И глаз не сводит с Океана в прорехе за спинами близняшьих гор.
Кот был такой стопкой страниц раньше, что Кошка и сам ужасается, что прожил уже так долго. Перевертыши, конечно, всегда выглядят моложе своего возраста, - но Кошка все равно боится, что рано или поздно он посмотрит поутру в зеркало и увидит там старое, снулое лицо без прежнего лоска. Кожу со старческим серым налетом, спутанные трубочки волос и бесцветные, поредевшие брови. Ему до сих пор приходится шататься по портам и воровать монеты у пьяных моряков, чтобы расплатиться за аренду своего последнего судна – того самого судна, с которого Кот и…
Боже, Кошка никогда, ни до того плаванья, ни после, не видел таких роскошных кораблей. Ему не соизволили сказать, чьими руками – лапами? – он был выстроен, но чутье у Кошки на такие вещи было шикарное. И сразу он понял: корабль – чистое золото, и под этими парусами он способен не то что этот Океан перемахнуть – но и влиться в Чуждые Земли. В существовании которых до сих пор многие сомневались, но… разве есть для такого корабля что-то несуществующее?
Кошка и сейчас веселится, когда вспоминает, как ходил у этой красавицы кругом и все ногтями царапал дерево ее боков, ожидая, что где-нибудь отлетит крохотная щепка, и цену можно будет сбить хотя бы на пару десятков монет. Деньги за «Прекрасную» - так ее звали, и вполне резонно, - требовались баснословные, и Кошка догадывался, что ему придется потратить, возможно, десяток лет, чтобы выплатить все до последнего золотого.
Борт «Прекрасной» лоснился корабельным лаком. Ни одной ямки не появилось на ее дереве даже после того, как в сердцах Кошка полоснул доски со всего маху.
Он сомневался, мялся, - тогда это еще было в его характере; юная кровь! – но, глядя на «Прекрасную», сбитую из жесткого черного дерева, со сверкающими запахом морской соли волокнистыми тросами и парусами, вскинутыми до самого Небесного, понимал: он пропал. Этот корабль получил его маленькое сердце.
Кошка ухмылялся от уха до уха. Подставлял солнцу еще не исполосованные смуглые щеки, когда пожимал владельцу «Прекрасной» руку.
А потом сзади к нему подошел крепко сбитый парень, ниже Кошки на полторы фаланги, но явно более взрослый – это читалось в чертах его лица, отточенных, как будто кто-то прорисовал их более жестким куском угля.
- Я боюсь себе представить, куда ты собрался, если заложил этой девочке свою душу, - губы у него смеялись, а глаза оставались нечитаемыми и какими-то мутными. Кошка рассматривал его деловито и отмечал съеденную оливковым загаром кожу, черную щетину, пробивающуюся вдоль кромки челюсти, и волосы в цвет темноты, какую видишь, закрыв глаза – длинные, спутанные, связанные на затылке пучком в налете морской соли. Одна бровь – рассеченная ближе к переносице. На груди, видневшейся в вырезе обычного моряцкого тряпья – сеточки белых шрамов.
- Нас ждет большое плаванье. Нас с этой крошкой, - сказал Кошка и облизнулся, переводя на «Прекрасную» подсоленный, горячий взгляд.
- Ты что, плывешь на ней один? – спросил этот непонятный черноволосый человек, все еще улыбаясь, и протянул Кошке свою узкую, высушенную солнцем ладонь: - Меня зовут Кот. Если что.
Кошка глянул на протянутую руку задумчиво, а потом вложил в нее свои пальцы. Сказал:
- Кошка, - и широко ухмыльнулся от этого непонятного каламбура.
Кот глядел на него, чуть прищурившись и не отпуская его пальцев.
- Так что, неужели надеешься справиться с такой красавицей в одиночку? – вскинул он брови и голову слегка склонил к плечу, отчего свет кинулся к его глазам, и Кошка разглядел, наконец, что они были желтыми. Как отражение золотых монет в океанской воде, или как пыльца от пестроцветов на пальцах, или как глаза какого-нибудь зверя…
Кошка подумал, что Коту его имя очень идет.
И сказал:
- Добро пожаловать на борт «Прекрасной», дурачье!
И тем же вечером, когда порт просматривался за бортом россыпью зеленых и синих огней – океанских светляков, загнанных в банки – стало ясно, что, к примеру, тросы невозможно затянуть одному. «Прекрасная» оказалась девственницей, опускающей юбки и тесно сжимающей колени. И отказывалась распускать паруса во всей красе. По крайней мере, до тех пор, пока к пыхтящему Кошке не присоединился Кот.
Вдвоем они вцепились в канат, от которого руки у Кошки были уже изодраны в хлам – добротный, крепкий канат, с запахом смоляного закрепителя и душистых волокон. И тянули, упершись в перила на палубе ногами, наверное, секунд сорок. И только потом «Прекрасная» приниженно вскрикнула и раскраснелась алыми узорами на парусах. Кажется, там было изображено солнце, и еще что-то… Но смотрелось красиво. Под стать кораблю.
С тех пор, как обесчещенное судно смогло дышать полной грудью, они стали набирать скорость.
Хотя, вспоминает Кошка, ветер тогда был куда моложе и не умел бесноваться так, как сейчас.
- Здесь, на «Прекрасной», мы не пьем мерзкое собачье пойло вроде рома! – проорал Кошка в ответ на скромный вопрос Кота о наличествующей выпивке, когда они оба, усталые, с горящими ладонями и сбитым дыханием, повалились прямо на палубе в сбитые в кучу мешки со всякими тряпками, среди которых можно было отыскать и какую-никакую одежду. Рядом с мешками возвышался прямоугольный ящик, для переноса которого на борт Кошка лично отобрал троих самых крепких мужчин в порту – ящик этот был забит непрозрачными бутылками из коричневого стекла, пузатыми, с узкими горлышками.
Выудив одну из таких бутылок, Кошка выгрыз из нее пробку и протянул бутылку Коту.
Из горлышка поднимался едкий пар, завиваясь локонами прелестной невинной барышни, которой была бы «Прекрасная», будь она человеком. Это сейчас, зловредно подумал Кошка, невинная барышня медленно, но верно превращается в распутную пиратку. С такой-то компанией!
Кот принял бутылку с выражением крайней неопределенности на лице. Хотел было понюхать, прежде чем пить, но, наверное, вовремя одумался, решив, что не по-пиратски это, а в морских путешествиях надо жрать, что дают. И он сделал крупный глоток из бутылки. Кошка видел, как вздрогнула у него шея, к которой от подбородка опускалась точечная щетина.
- Это что, коньяк? – спросил он потерянно, сделав предварительно пару глубоких вдохов и стараясь побороть гримасу отвращения.
- С морской водой! – откликнулся Кошка бодро, выхватил у Кота из пальцев бутылку, с тщанием облизал горлышко и сделал свой глоток. Даже не поморщившись.
Кот косился на бутылку так, словно она нанесла ему какую-то личную обиду.
- Второго явно больше…
Кошка отпил еще немного, вытер ладонью потекшее по подбородку из уголка рта и фыркнул, обдав Кота коньячно-морскими брызгами:
- Чем богаты!
Ночью Луна, особенно огромная и роскошная, если смотреть на нее из сердца Океана – он же давно в нее влюблен, – глядела на них сквозь нарисованное на парусе огненное солнце. Перепуганные красные тени метались по острому носу Кота и игольчатым скулам Кошки, когда они, заложив руки за голову, дремали на палубе, покуда ветер еще был теплый и мягкий.
Кошка настороженно слушал запахи тросов, скрипящих от того, как «Прекрасная кидалась» с волны на волну, плеска океанской пены о ее черненые бока, коньяка с соленой водой, разлитого Котом где-то совсем рядом, и линии горизонта. Потому что кроме этой линии у них ничего не осталось – земля не просматривалась на многие мили во все четыре стороны.
Кошка все не мог заснуть и много думал, перебирая пальцами горлышки пустых бутылок из-под нехитрого напитка, о том, из чего же состоит его жизнь на сегодняшний день.
Заснул он только под утро на несколько часов. Когда пришел к выводу, что океана, самого лучшего в мире судна и не умеющего пить компаньона вполне хватает.
Кошка отламывает от ветки, на которой разлегся, сучок поменьше, и вертит его в пальцах, потому что на этом моменте мысли его всегда путаются. Долго ли они плыли до тех пор, пока все не пошло наперекосяк? Дни или недели? На открытой воде время измеряется совсем другими мерками. Иногда – раскручиванием штурвала, иногда – тем, насколько осипло горло, иногда – количеством опустевших бутылок.
Кажется, тогда было и то, и другое, и третье. Дважды неопытная «Прекрасная» сбивалась с курса, и Кошка, рыча тихонько, хватался за зубастое колесо, наставляя судно на путь истинный. Дважды же они попадали в шторм, и Кошка сорвал себе голос, пока улюлюкал от радости, вскочив на нос красавицы и оставив все управление ею на Кота – который, впрочем, в делах корабельных оказался куда более просвещенным, нежели Кошка.
И однажды случился штиль, во время которого не оставалось ничего, кроме как месить во рту морскую воду с коньяком и рассказывать друг другу старые страшные байки про гигантских морских змей и водовороты, которые возникают в Океане на пустом месте и засасывают в себя корабль вместе со всей командой.
Кошка, правда, слушал невнимательно. Не отрывал взгляда от щетинистого подбородка Кота, который совсем омертвел на солнце и, закрыв глаза, бубнил монотонно и со спутанными словами. Сидел он, подпирая мачту спиной, совсем близко, и Кошка мог бы, протянув грубые длинные пальцы, дотронуться до него, но – не решался.
Потом Кот на ощупь достал из ящика, прикрытого куском деревянного листа, еще одну пыльную коричневую бутыль, ничем не отличающуюся от остальных. Легко вскрыл ногтями пробку и, поглядев одним прищуренным глазом, единым движением выплеснул все содержимое себе за пазуху.
Глаза у Кошки стали совсем квадратными.
- Оно же липко и противно, - пробормотал он, а зрачки вздрагивали, когда капли жидко-янтарного вырастали и удлинялись, стекая под вырез тряпок Кота.
- Почему? – спросил Кот весело, и Кошка отдаленно понял его логику: бутылка, спрятанная в стоящем в тени, выстланном тонкой шерстяной материей ящике, наверняка прохладная, а, значит, и то, что в ней – тоже.
- Это же коньяк с морской водой, - сказал Кошка, пряча глаза и совсем запутавшись.
Кот в ответ рассмеялся и, плеснув из бутылки остатки себе на пальцы, потер себя за ушами.
- Так ведь второго больше.
Конечно, совсем скоро они стали мечтать хотя бы о легком бризе.
Кошка брал выше: он умолял о шторме, чтобы снова погавкаться с Океаном, сидя на носу у «Прекрасной», да и вообще – взбодриться.
И шторм не заставил себя долго ждать.
Тогда, вспоминает Кошка, они оба еще проснулись непривычно рано. А Кот все твердил о том, что Океан сегодня не в духе, и, кажется, случится что-то нехорошее – да только Кошка фыркал и размахивал руками, потому что не в силах был нормальным, цензурным набором слов выразить свои мысли.
А потом началась чертовщина. Когда «Прекрасная» в сотый раз сбилась с курса, а дежурящий у штурвала Кошка, чертыхаясь, принялся поворачивать ее обратно и понял, что судно поворачиваться не желает.
Тогда он скакнул к перилам и перегнулся через них, чтобы увидеть, что вода у самого бока корабля, блестящего и черно-бурого, бурлит и идет пузырями. Как будто что-то греет ее снизу и изнутри.
Тут «Прекрасная» дала крен, и Кошка чуть было не вывалился в воду – и готов был клясться тогда, готов сейчас и будет готов на долгие годы вперед: под водой забилось что-то темное и настолько огромное, что край его тени Кошка различил, только сощурив глаза, когда повертел головой, чтобы осмотреться. Кошка никогда не узнает, что это было и было ли оно вообще – но на тот момент ему было некогда задуматься над этим, потому что «Прекрасную» встряхнуло, как если бы она налетела на мель. Справа налево, справа налево.
С мостика на мачте соскочил Кот. Приземлился точно на ноги – Кошка даже восхитился невольно, когда сразу ринулся к нему.
- Берег нигде не просматривается, - сказал Кот, и голос у него сочился тревогой так неприятно, что Кошка даже сглотнул нервно. От Кота пахнуло безнадежностью – от Кота, который травил ночами байки о своих бесконечных океанских приключениях.
- Давай так, - сказал тем временем Кот и положил руку Кошке на плечо, отчего того словно бы прошибло разрядом приятной энергии. – Ты становись у штурвала и постарайся вывести корабль на Восток, а я заберусь повыше к мачте и раскрою дополнительные паруса.
Кошка задрал голову, глядя на сложенные складками и туго перевязанные канатами маленькие паруса – младшие братья самого главного, здорового. До сих пор им хватало его объемов, чтобы двигаться вперед с приличной скоростью, но теперь, кажется, одним парусом «Прекрасную» к берегу не отвести.
Висели эти паруса высоко, и Кошка, оглядев канатную сетку, по которой можно было добраться до них, ощутил нервное волнение. Хотелось попросить: «Нет, не надо туда лезть, давай попробуем обойтись малой кровью, либо погибнем тут, как герои».
Но Коту, казалось, и не требовалось его разрешение.
Стиснув пальцами плечо Кошки, он глянул на него очень серьезно и во мгновение ока оказался рядом с канатной сеткой. Плюнул на ладони, растер и запрыгнул на нее, а потом очень ловко полез вверх.
Кошка спохватился только тогда, когда «Прекрасную» подбросило на волнах, и она раскачивалась сама по себе еще секунд тридцать после этого. Он бросился к штурвалу, вцепился в него влажными от пота и нервов пальцами и яростно раскрутил, отчаянно ощущая то, как что-то в водных клочьях, вцепившись в судно, не желает отпускать его по правильному курсу.
И полминуты ожесточенной борьбы с этим океанским нечто прошли для Кошки в сцеплении зубов и нытье каждого мускула в его тощих, жестких руках. Когда ему показалось, что волны чуть притихли, он позволил себе, запрокинув голову, посмотреть, как там Кот.
Кот, обхватив жилистыми ногами мачту и держась за канат одной только рукой, пальцами второй старался расправиться с жесткими узлами, связывающими первый из двух запасных парусов.
Засмотревшись, Кошка не удержал равновесие и оступился, когда «Прекрасная» снова вскинулась в океанской пене. От неожиданности он выпустил штурвал и, как завороженный, смотрел, как спицы на колесе складываются в один гладкий, блестящий круг, как вращается оно все быстрее и быстрее, точно сам Небесный спустился на борт, чтобы раскрутить его…
Он одумался, когда сбоку выросла громадная тень, и онемел, когда глянул в ее сторону.
По левому борту «Прекрасной» восстала из Океана волна, такая черная и гремящая, каких Кошка никогда не слышал из рассказов в порту и не видел на картинках в книжках. Она гавкнула на него зубастой пастью, и он в тот момент даже не подумал о том, что можно кинуться к штурвалу и встрять в него всем телом, и, может, сломает пару ребер, зато от резкой смены курса судно зашатает, и оно, возможно, уклонится от волны...
Кошка заорал только тогда, когда волной, самой ее верхушкой, смело с канатной сетки Кота. Его серо-смуглые руки мелькнули в воде, вскинутые к небу, с растопыренными пальцами, как будто он успел только сильно удивиться, - и пропали.
Волна разбилась о мачту и градом тяжелых капель посыпалась на палубу. Одной такой Кошку сбило с ног, когда он несся к левому борту в полной готовности прыгнуть за Котом и вызволить его оттуда – с учетом того, что забраться обратно у них никак бы не получилось.
Судно накренило так сильно, что безвольный Кошка кубарем покатился по палубе и остановился, только ударившись о перила спиной. От удара из него чуть было не вышел весь дух, но вот что было еще ужаснее, еще возмутительнее: почти сразу успокоился Океан, а с ним и «Прекрасная». Вздохнув, она только покачалась немного на тут же присмиревших волнах.
Подтянувшись на мокрых руках, Кошка высунул голову за борт. Вода была чистой и светлой, и только пенные круги, расходившиеся к горизонту, могли еще рассказать, что тут только что случилось.
Здравый смысл к Кошке вернулся довольно быстро. Он обежал палубу раза четыре, зорко выискивая в окрестных водах Кота, или его тряпье, или щепку, которую отбило от судна и за которую он бы мог потом схватиться, спастись чудесным образом и заявиться спустя долгие годы к Кошке домой. Если дом у него появится, ведь с морскими приключениями отныне будет покончено.
Щепок нигде не было; бока «Прекрасной» сияли, как новенькие.
Это было действительно большое плаванье, горько подумал Кошка, когда встал к штурвалу и направил корабль на Восток, где далеко-далеко, на самом горизонте, маячила полоска земли – если Кошку, конечно, не обманывало зрение.
Дорога домой заняла у него несколько долгих недель, и это был самый спокойный океанский путь, когда-либо известный в этом мире.
Кошка глядит на Океан из-под полуопущенных ресниц и гадает, как и всегда, когда видит его: неужели седобородый старик взревновал и вздумал убить того, кто завладел вниманием Кошки – тогдашнего пирата с сердцем, таким горячим, будто его вываляли в углях?
Кошка спускается с дерева, потому что чувствует наступление темноты, а с темнотой налетает рой проворных насекомых, которые ему очень досаждают.
Зайдя в дом, Кошка лезет в погреб, который до его прихода Синица никак не использовала. Теперь же там косо приколочена полка, заставленная мутными бутылками из смолистого, коричневого стекла, в которых плещется что-то непритязательное на вид и дурнопахнущее. Эти бутылки он подобрал на «Прекрасной». Четыре штуки – все, что уцелело.
Кошка делает из крайней бутылки глоток. Держит за щеками, потом глотает.
Конечно, сейчас, на суше, у него есть возможность спереть какое угодно пойло (ну, или не спереть, а выпросить у сердобольного Снегиря денег, купить и почувствовать себя честным парнем). Но он все равно остается верен старому рецепту: коньяк, морская вода.
Второго – явно больше.