О кислых ягодах и Змеиной тропе
Вы знаете, на этой стороне Земли – а Земля ли это еще? – все немножко по-другому. Здесь короткие осень с летом, весна длинная и долговязая, как земные высотки, а зимы почти нет. Те, кто знаю Синицу, шутят: это она специально богов подговорила, чтобы Медведя не мучили животные инстинкты. Синица в ответ обычно фыркает, перекидывается в птичку и улетает на дальнюю ветку клевать ярко-голубые ягодки-алмазовки. И глаз с ложбины между ворчливых холмов не сводит.
Все, что выше земли здесь не синее, как у людей, а скорее полупрозрачно-зеленоватое. Брызги акварели на дне венецианского сосуда. Толченая водоросль в колдовском вареве. Короткий густой подшерсток на земле – сочный и золотой, как спинки бронзовок под самым ярким северным солнцем. Поэтому роса кажется радужной, когда скатывается по траве глубоко в землю. Даже скептичная по вечерам Синица иногда не может глаз отвести. Потом вытаскивает на крыльцо и Медведя за рукав, возбужденно руками размахивает и шепчет, непонятно отчего: «Сколько раз видела – а все как впервые!».
Кохаб смотрит чуть-чуть свысока и обнимает ее за плечи. Она прячет лицо у него на груди.
Солнце тут белое-белое, а луна отдает не перламутром, а синим налетом горных ручьев. Ночи от этого граненые и яркие, особенно при растущем месяце, когда тучами налетают на это двугорье маленькие лунные драконы – похожие на земных стрекоз, только крылышки у них затянуты тончайшей перепонкой. И, радуется Синица, в этом месте еще никто не додумался до того, чтобы сдирать эти перепонки и использовать их в своих целях. Все-таки Звери – не люди.
Их домик стоит в ямке недалеко от подножия двух сросшихся холмов-двойняшек: один выше и тоньше, второй – высокий и массивный. Змеиная тропа, пролегающая между ними и уводящая далеко-далеко, к самой кромке океана, увита низкими кустами огневинки – кислых ярко-рыжих ягодок. Огневинку можно толочь с сахаром, и иногда Синица прохаживается вдоль Змеиной тропы, срывая с колючих радужно-росистых веток кисти пламенных ягод, а потом намешивает ее с сахаром столько, что хватает на целую неделю. Кохаб, правда, может есть огневику прямо так, без всякого сахара – и всякий раз Синица приходит в ужас и морщится, потому что: как это можно есть?!
Жизнь здесь немножко странная. Непривычная. Но иногда Синица ждет Медведя на веранде и выводит кончиком пальца по деревянным перилам в кружочках стесанных годичных колец: «Все, о чем мы так долго мечтали». Поднимает глаза на лужайку перед домом и смотрит в радужные капли, подсвеченные колдовским лунным фаянсом. И в сердце теплеет.
А скоро возвращается и Кохаб. Она различает его фигуру, скоком минующую Змеиную тропу, почти сразу. Подрывается с места и несется босиком через высокую росистую траву ему навстречу, а когда между ними остается, наверное, шагов шесть, вскидывается птичьей манерой и бросается ему на шею. Как будто не видела его целый день – а ведь ушел он несколько часов назад! Но тут Синица ничего с собой поделать не может. Скучает, если нет возможности поминутно дергать его за рукав и восхищаться тем, какая синяя и сочная сегодня алмазовка, какой красивый лунный дракон сел к ней на плечо и какой дружелюбный нынче океан.
Синица щебечет о чем-то, пока вприпрыжку вышагивает по траве до дома и тянет его за собой, крепко стискивая в пальцах его узкую, длинную ладонь.
Она останавливается у крыльца и дожидается, пока он поравняется с ней, а потом оборачивается через плечо и говорит:
- Вот сколько раз видела, а…
- А все как впервые, - заканчивает Медведь за нее и ухмыляется от скулы до скулы. – Пойдем уже в дом, ладно?
Об океанских подарках и вредных мужских привычках
К океану Синица относится настороженно. Не то чтобы боится, но опасается. С Земными водами таких проблем не было – они всегда были тихие, прирученные человеком, и только иногда в пенных воротничках на волнах во время приливов тушевалась прежняя дикость. Это было одной из тех причин, по которым Синица упросила Медведя сбежать сюда – все на той Земле дышало принижением и болью. Срезанная под самый корень трава, в болезненных наростах от того, чем люди кормили землю. Волки, которые даже не хотели с Синицей разговаривать – с проплешинами на боках и перебитыми лапами, вынюхивающие каждый сугроб в поисках капканов. Облака, черненые сажей и дымом. Полосы выжженных земель там, где могли расти чудесные плодоносные деревья.
Этот океан совсем не так прост. К нему иной раз и подойти страшно, потому что он светится этим своим королевским серебром, манит и выглядит робким и улыбчивым, а как только подойдешь поближе – вываливает тут же язык-волну и хватает тебя за лодыжки. Попробуй еще устоять! А Синица визжит, обращается птицей и летит стремглав к Кохабу на плечо. Смотрит сердито до ужаса – океан хохочет, сворачивается кошкой в своей котловине и, стервец, совершенно не чувствует себя виноватым.
С Медведем они дружны, вот уж черт знает почему – Синица ни черта не смыслит в мужских разговорах, вот и предпочитает в их компанию не ввязываться. Когда Медведь снимает ее со своего плеча и сажает на большой стекольно-черный валун, торчащий посреди пляжа, она только крылышки отряхивает от налипших песчинок и перья на шее вздыбливает. А Медведь разбегается как следует и на полном ходу влетает в океанские ладони, которые тот специально вытягивает лодочкой и уносит друга, наверное, к самому дну…
Синица, перекинувшись обратно, ладонью собирает песок в горстки. Это – холмы-двойняшки, это – тропа между ними, как хребет дракона, это – далекий-далекий океан, а к востоку и западу они еще не ходили, потому что устаканилось все здесь совсем недавно. Но они обязательно сходят. Их мир не может быть чем-то ограничен здесь, в этих землях, не имеющих начала или края – в вечных землях.
Вылезая из воды, Кохаб пожимает океану соленые скользкие пальцы, зажимает что-то в горсти свободной руки. Подходит к Синице и вываливает это все перед ней на песок, убив одну из гор-двойняшек. Говорит:
- Смотри, настоящий золотой жемчуг! Насилу уговорил эту раковину его отдать. А то сидит целыми днями у себя на дне, нижет его на нитку, самой он ей не нужен, а другим отдать – жалко. Но я выпросил. Обменял на свой молочный зуб, - он подмигивает ей и садится мокрым задом прямо в песок.
- Ты отдал ей свой зуб? – ужасается Синица, а пальцами перебирает жемчуг на тонкой жесткой нитке. Жемчужинки крупные и немножко шершавые, а цветом – как солнечные лучики. Или самые пронзительные нотки северного сияния.
- Это был камень, который я нашел по пути, - Медведь пожимает плечами, на мгновение скалится всеми зубами, очень довольный собой, и Синица не может не рассмеяться. Подносит жемчужное ожерелье к шее, и нитка сама расплетается на концах, щекочет синицыну шею и снова смыкается сзади. В этом прелесть океанских Даров – они не принадлежат никому, кроме тебя. Если ты, конечно, не забрал их силой. Тогда не жди ничего кроме постоянных синяков и ранок – ночами они будут кусать тебя, пока не вернешь их туда, откуда взял.
В горстке, которую принес Медведь – ворчащая Морская Звезда, стирающая с себя мокрый песок руками-лучиками и от этого пачкающаяся еще больше; несколько трубочек кораллов, рыжих, красных и голубых, которые свистят на разные лады; смешливые трещащие ракушки, которые даже на берегу не прекращают болтать.
Синица берет их в руки и осторожно подходит к улыбающемуся океанскому рту. Присаживается на корточки, кладет звезду с кораллами и ракушками за кромку прилива. Ручища океана прокатывается в сантиметре от кончиков пальцев ее ног. Свистят коралловые трубочки, увлекаемые на дно. Океан говорит ей: спасибо, мелкая!
Синица хмурится, поднимаясь на ноги. И думает, что, возможно, ей еще удастся с ним подружиться.
Ведь в конечном итоге он просто вредничает, ничего более.
О каменных драконах и смешливом ветре
Конечно, в конечном итоге Синица уговаривает Медведя предложением прогуляться где-то подальше от нескромных двойняшек и океана. Вьется у его ног в непонятной радости и все заливается про то, как там, наверное, хорошо и интересно. И он сдается. Чешет в затылке, сомневается, потому что ночь на дворе уже, хоть ночи здесь и светлые, и звездные, и шумные. Но когда, в конце концов, он мог ей в чем-то отказать?..
Крохотную рощицу Синица пролетает почти бегом, пока ее не догоняет обратившийся зверем Кохаб и ворчит, чтобы она не неслась так скоро – мало ли, какие лунные страдальцы снуют по этим кустам. Деревья в этой рощице похожи на молоденькие земные клены, только листья у них семиконечные и похожи на сердитые звездочки. Листья на старых деревьях совсем прозрачны и упруги на ощупь; говорят, что умельцы приспособились делать из них линзы для тех, кто плохо видит.
Синица садится к Медведю на холку и хихикает, когда он перекатывается с лапы на лапу. Под лопатками бьется родное и искрящее живостью. Она кладет туда ладони, пьет эту энергию и делится взамен своей. Поднимает пальцы, срывает с ветки полупрозрачный листочек, смотрит через него на робкое небо в прорехах между ветвями. Чем выше растет ветка, тем более непрозрачный и молодой на ней листочек. Оканчиваются верхушки крохотными пятнышками о семи концах, похожих на капли молока. Нижние листья кажутся стеклянными. Синица нарочно раскачивает их пальцами. Одни в ответ мелодично звякают, другие шуршат и жалуются, что даже в последние дни жизни им не дают поспать. Синица улыбается; затаенно, по-ночному, хотя все внутри распирает от непонятной радости.
Когда деревья редеют, и впереди показывается склон, Синица задирает голову и вытягивает шею, разглядывая слоистое небо в звездных брызгах. Луна косится одним фарфоровым глазом. Синица улыбается ей и машет рукой и может поклясться, что Луна улыбнулась в ответ. Ковер из маленьких розовых колокольчиков звякает в ужасе, когда Кохаб заносит лапу для шага. Он кривится, но Синица видит: замедляет шаг, чтобы колокольчики могли разбежаться и освободить место для его широкой когтистой лапы.
Шерсть у Кохаба в этой форме – теплая, и пахнет вовсе не едким мускусом, а какой-то странной травяной пыльцой, древесным сиропом и морской солью. Удивительно, как быстро место оставляет на тебе свой отпечаток, если ты этому месту действительно приглянулся!.. Синица запускает пальцы в медвежью шерсть, почесывает и сама урчит. Трескливо и немножко по-птичьи, но очень довольно.
Когда колокольчики заканчиваются, Синица слышит спиной, как они сокрушенно звякают друг о дружку. И думает: надо бы прийти сюда при свете дня и поиграть на дудочке, которую Кохаб для нее выстругал. Голос у нее тоненький, совсем как у этих страдальцев, и, может, они перестанут быть такими грустными…
Они замирает на медвежьей спине, когда пологий склон скатывается вниз перед ее глазами, а потом продолжается гигантской каменной косой. Позвоночник Древнего Дракона. Хвост Гигантской Змеи. Дорожка слеплена из крупных камней, передний ее конец теряется в далеком дымчатом тумане, в ширину она, наверное, не больше трех крупных шагов, а по обе стороны от каменистых ребер – чистая пьянящая бесконечность.
Синица смотрит в темные зрачки ленивой пропасти, и у нее невольно кружится голова. Черной шерстью ревнивая бездна обнимает этот каменный хребет. В его зубах то тут, то там, раскачиваются золоченые стебли высокой травы. Западный ветер ерошит их перед сном и, кажется, на гостей смотрит неодобрительно.
Синица мнется и едва ли не падает с холки Медведя, когда он ступает на камни передними лапами и замирает в ожидании. Чувствует – холодную бездну и ироничный ветер не хуже самой Синицы. Камни теплые, только немножко грубые.
Западный ветер выдыхает в седую бороду. Шепчет: ну, заходите, раз нагрянули, посреди ночи-то! Только недолго. Здесь совсем скоро время сна.
Синица обнимает Медведя за шею, пока он качающейся походкой несет ее по хребту. Когтями скребет камни и явно чувствует себя уверенно, хотя Синице отчего-то кажется, что если она сорвется вниз, не успев перекинуться птичкой, с этой пропастью не выйдет дружеской беседы. Она, наверное, дочка этого ветра. Отчего только такая тоскливая?..
Далеко Кохаб не заходит. Выбирает крупный камень и наклоняет голову, чтобы Синица могла с него соскользнуть. Чувствуется под ногами рокочущая жизнь – как будто бы это и впрямь не стержень горы, а дикий крылатый дракон. Как будто там, в тумане, покоится его голова, слишком тяжелая для того, чтобы он ее поднимал и смотрел на незваных гостей. Синица смотрит, как трепещет в щели маленький медный цветок на короткой ножке. Протянув руку, трогает сонные лепестки пальцами.
Старик-ветер смеется по-доброму, говорит, всколыхнув стебель дыханием: возьми, если так хочется! Это закон нашего гостеприимства – гость может забрать то, что ему приглянулось.
Цветок для Синицы срывает Кохаб – уже не Зверь. И заправляет ей в волосы, прямо над двумя синичьими перьями. А потом садится рядышком и бесстрашно опускает ноги в мрачную бездну.
Синица кладет голову ему на плечо. Западный ветер шепчет над юной золотой травой, чтобы она засыпала поскорее и набиралась сил – тогда обязательно вырастет большой и красивой.
Буду солнечным лучиком? – спрашивает она сквозь сон.
Будешь лучше, - смеется старик, и вместе с ним тихонько смеется Синица.
А обратный путь, как водится, покажется им намного короче.
О том, как Медведь Снегиря троллит
Странная штука – память, правда?
Бредем иногда с Шаем по лесу, он вцепится мне в загривок и бубнит, что шагов через десять будет развилка, и там надо будет повернуть направо. А я задумаюсь – или он меня заболтает, девка пернатая – а, дойдя до развилки, и забуду, куда он там мне поворачивать сказал.
Зато стоит на моих глазах появиться челкастому синичкиному братцу – так сразу в голове кишмя кишат все пошлые анекдоты, которые я слышал.
А слышал я похабщины всякой немало, верите?
Уж характер у меня такой. Ничего с этим не поделать.
Реакции у меня тоже – шик! Поэтому когда лохматый Снегирь блещет пятном красных волос перед моими глазами, я бодро хватаю его ладонью и наставляю на путь истинный. Лицом к себе, то есть.
И улыбаюсь широко и очень приветливо. Читай по губам: сейчас будет что-то горяченькое!
Синица рядом со мной смешливо фыркает и прижимается щекой к моей руке.
- Привет, пацан! – фамильярничаю я и гляжу на него сверху вниз. Не дорос еще до моих бравых двух - почти - метров. Синица так вообще метр с кепкой, но она – это она…
Нет, к пареньку я отношусь добродушно, честное слово.
Но иногда просто не могу сдержаться. Кому от этого хуже-то будет? Я даже минуса в карму не заработаю, вот увидите.
- Привет, - осторожничает Снегирь и щупло посматривает то на меня, то куда-то вбок. Иногда – на сестру. «Спаси меня, ради всего святого!».
Она его не спасает. Жестокая, жестокая женщина! – я одобряю и поглаживаю ее по плечу.
- Хочешь анекдот? – глаза у меня, наверное, сверкают, как начищенные золотые монетки. Пошлым, нехорошим блеском. Да мне, собственно, и не нужен его ответ, чтобы начать: - Привел к себе парень девушку. Выпили, потанцевали, легли в постель…
Я подмигиваю ему, как заговорщик. Синица хихикает едва слышно и прячет лицо у меня на груди.
- Парень ее, значит, уложил на спину – смекаешь? – я изображаю ладонью переворот. Вот так он ее уложил. Аж головой стукнулась, бедняжка… – А сам сверху.
Снегирь сглатывает так, что его тоненькое гусиное горло аж встряхивает. Знаете, приятно, когда видишь отличный результат своей работы, именно то, на что ты рассчитывал. В моем случае щеки парня идут чудесными свекольно-красными пятнами. Как бы не перенервничал. Синичка расстроится.
- Он ее трахает полчаса, два, три… – понимаете, на каком слове я делаю логическое ударение? И Синица глубже зарывается лицом в мои ключицы, а щеки у Снегиря уже в один цвет с его заколотой гривой, и прекрасные алые паруса его скул реют до самых висков… Ну, то есть, никакой я не поэт, конечно, но краснеет парень знатно. Я собой доволен. – А потом поднимается и говорит: «Ну, все, теперь ты меня долго не увидишь».
Интонации брутального парня у меня получаются хорошо.
- А она ему: «Мне уже пора уходить?» – и я пищу и выпучиваю глаза, изображая огорченную девушку. Снегирь ищет глазами какую-нибудь щель, куда он мог бы забиться. Честное слово, я бы на его месте перекинулся в птичку и улетел куда-нибудь. Знатное на малого оцепенение напало, выходит. Не могу собой не гордиться.
- «Нет», - говорит парень, - «переворачивайся!» – и я смеюсь скорее от вида синичкиного братца, нежели от удачной шутки. От анекдота, знаете ли, и я сам всегда поржать могу, без публики – я все-таки не ханжа какой-то. А такую перепуганную рожу не каждый день увидишь. Если бы парень был электроплиткой с индикатором нагрева в виде ярлычка красного цвета, на щечках Снегиря вполне можно было бы поджарить средней толщины ломоть мяса.
- Кохаб, ну хватит уже! – смеется Синица и обхватывает мою руку обеими своими. Урезонила меня уже тогда, когда я повеселился, но все-таки урезонила – молодец девочка! – Снегирь, милый, не слушай его. Он просто шутит, – брови она ставит домиком. Смотрится мило. Это она так перед ним извиняется, наверное.
- Рад был повидаться, - мямлит Снегирь невпопад и смывается где-то за углом. Синица улыбается сочувственно.
Я обнимаю ее теснее, вдыхаю полной грудью искристо-холодный весенний воздух и произношу радостно:
- Какой сегодня прекрасный день!