вот так уходишь в 20:15 в душ и пальчиком грозишь фленте: "чтоб я вернулась через полчаса, и тут была тыща новеньких лулзопостов!" ...возвращаешься на пятнадцать минут позже обещанного срока и встречаешь троллфэйс фленты. и один-два постюли. крохотных.
Варрик/Меррилль, PG «Висельник» жужжит долгами и драками. Изабелла выстраивает перед собой столбики из замызганных медных монет. Если их почистить, они будут смотреться не так убого, а то Изабелла и так все время стонет, что ей нечего делать, когда Хоук не таскает ее с собой по Киркволлу и окрестностям. Я бы мог посоветовать ей заняться полировкой монет на досуге, но слишком занят: дорассказываю Меррилль историю про опаснейшее из моих приключений, выдумывая ее на ходу. - Это все правда было, Варрик? – смеется она чайными глазами и подпирает подбородок кулаком. От улыбки татуировки на ее лице становятся теплыми и широкопетлистыми. - Чистая правда, Маргаритка, - заверяю я и накрываю ее руку своей ладонью.
Я провожаю ее в Эльфинаж. В «Висельнике» делать больше нечего, раз наиболее интересные личности давно разбрелись по своим делам, а слушать нытье Андерса или бесплодные попытки Хоука вытянуть из Фенриса хоть какую-то реплику, которая не говорила бы о тяжких муках последнего в рабстве, нет никакого желания. С Меррилль в этом плане легче. Иногда нам, приземленным гномам необходимо общаться с кем-нибудь, легким на подъем. Она рассказывает мне что-то о долийцах, цветочках и лекарственных травах, когда на перекрестке нашей дороги и закутка Литейной показывается разбойничья шайка.
Гномы. Слишком глупые для того, чтобы зарабатывать так, как мы умеем на самом деле. Но они как раз вовремя!
Я делаю вид, что заряжаю Бьянку, а сам, подавшись чуть назад, начинаю яростно жестикулировать, обращаясь к их главному. Этот не так туп, как остальные. Помнится, за вполне приличные деньги они помогли мне провернуть пару дел несколько лет назад…
Он смотрит на меня довольно тупо, но потом его лицо проясняется. На самом деле, все происходит довольно быстро: Меррилль успевает только выхватить посох.
- О, нет! – вскрикивает главный придушенным голосом. Совершенно неправдоподобно, но это – большее, на что я могу рассчитывать. – Нет, мы не можем им противостоять!
Слабо! Я хлопаю себя по карману. Даже такой дурень, как он, догадывается, что звякает там чистое золото. Меррилль в растерянности, остальные гномы – тоже.
- Назад, - шипит главный и усиленно изображает ужас. Разворачивается к своим, отвешивает им в спины несколько оплеух. – Ну же, давайте уберемся подобру-поздорову!.. Сегодня мы… не… - он беспомощно оглядывается на меня через плечо. У парня явно нет никакой предрасположенности к драматическому искусству.
Я живописно приподнимаю брови и, сунув руку в карман, показываю ему одну из лежащих там монет. Она крупная, блестящая и прекрасная, как лик Андрасте. Непросто будет с ней расстаться. Ему она тоже нравится. Поэтому они исчезают под шумок – в том же переулке, из которого появились.
Меррилль убирает посох и озаряется улыбкой: - Видишь, Варрик! Я же говорила, что они меня не трогают! - Это прекрасно, Маргаритка, - отвечаю я и со вздохом ощупываю свой карман, полный золотых монет. Скоро он опустеет более чем наполовину.
koolmees ♥ (13:17:52 2/11/2011) а ты бы хотел koolmees ♥ (13:17:56 2/11/2011) чтобы по домудва koolmees ♥ (13:17:57 2/11/2011) сняли koolmees ♥ (13:18:01 2/11/2011) ОНЕМЕ? ё_____ё коуд (13:18:05 2/11/2011) НЕТ коуд (13:18:19 2/11/2011) НЕТНЕТНЕТНЕТНЕТНЕТНЕТНЕТНЕТНЕТНЕТНЕТНЕТНЕТНЕТНЕТНЕТНЕТНЕТНЕТНЕТНЕТНЕТНЕТНЕТНЕТНЕТНЕТНЕТНЕТНЕТНЕТНЕТНЕТНЕТНЕТНЕТНЕТНЕТНЕТНЕТНЕТНЕТНЕТНЕТНЕТНЕТНЕТНЕТНЕТНЕТНЕТНЕТНЕТНЕТНЕТНЕТНЕТНЕТ коуд (13:18:22 2/11/2011) Н Е Т коуд (13:18:24 2/11/2011) НИ НАДА коуд (13:18:30 2/11/2011) ТОЛЬКО НЕ ЭТО koolmees ♥ (13:18:48 2/11/2011) МВАХАХАХАХАААХАХАХАХАХААХАХАХА koolmees ♥ (13:18:51 2/11/2011) Я УЖЕ ДОГОВОРИЛАСЬ коуд (13:18:54 2/11/2011) ЭТО Ж БЫЛО БЫ УЖАСНА коуд (13:18:58 2/11/2011) D8> koolmees ♥ (13:18:59 2/11/2011) С КОМПАНИЕЙ-СОЗДАТЕЛЕМ koolmees ♥ (13:19:00 2/11/2011) ЛАКИ СТАР коуд (13:19:04 2/11/2011) ЕБАТЬ коуд (13:19:09 2/11/2011) НЕЕЕЕЕЕЕТ koolmees ♥ (13:19:16 2/11/2011) НУ ХОРОШО ЧТО НЕ НАРУТО koolmees ♥ (13:19:23 2/11/2011) А ТО БЫТЬ БЫ 100500+ серий koolmees ♥ (13:19:38 2/11/2011) причем в первых 100 рассказывается, как Медведь собирался куда-нибудь из дому коуд (13:20:01 2/11/2011) ЕБАТЬ, ШО ЗА НАХ коуд (13:20:03 2/11/2011) НЕЕЕТ коуд (13:20:22 2/11/2011) ну, конечно тогда могут появиться фанаты какие-нибудь koolmees ♥ (13:20:26 2/11/2011) а в последних 500 - как ему помешал блядоКошка коуд (13:20:29 2/11/2011) НО НЕ ФАКТ ЧТО ОНИ БУДУТ ХОРОШИМИ koolmees ♥ (13:20:31 2/11/2011) вот-вот, появился бы ФАНАРТ! koolmees ♥ (13:20:34 2/11/2011) ахахахаха koolmees ♥ (13:20:35 2/11/2011) А ВДРУГ koolmees ♥ (13:20:37 2/11/2011) ВДРУГ ОНИ БУДУТ коуд (13:20:39 2/11/2011) а если и будут коуд (13:20:44 2/11/2011) НЕ ФАКТ ЧТО БУДУТ РИСОВАТЬ КАНОН koolmees ♥ (13:20:45 2/11/2011) ПИСАТЬ ФЛАФФНЫЙ НЦШНЫЙ ЯОЙЧИК ВРОДЕ koolmees ♥ (13:20:49 2/11/2011) МЕДВЕДЬ/СНЕГИРЬ? koolmees ♥ (13:20:54 2/11/2011) БЛЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯ коуд (13:21:14 2/11/2011) "я считаю, что Синица не бросает Медведя лишь из жалости и на самом деле всей душой любит Тигра" коуд (13:21:19 2/11/2011) УМРИ СУКА коуд (13:21:24 2/11/2011) УМРИ ДАЖЕ ЕСЛИ ТЕБЯ НЕТ koolmees ♥ (13:21:55 2/11/2011) АХААХАААХАХАХАХАААААААХАХАХАХАХАААХААХАХАХАХАА koolmees ♥ (13:22:19 2/11/2011) "я считаю, что Шай давным-давно влюблен в эльфа-посыльного, просто он не может принять голубую сторону своей сущности" коуд (13:24:54 2/11/2011) "я считаю, что Медведь/Снегирь - самый настоящий канон. именно ради Снегиря Медведь и стал мутить с Синицей, которая ему вовсе не нужна, по-моему" коуд (13:27:11 2/11/2011) "мой отп - Синица/Снегирь и мне как-то похуй на канон, хахаха" koolmees ♥ (13:28:21 2/11/2011) ААХАХАХАХАХХАХАХАХАХАХА БЛЯЯЯЯЯЯЯ koolmees ♥ (13:28:57 2/11/2011) "мне кажется, Медведь давно и безнадежно влюблен в Кошку. а еще я все-таки думаю, что в этом случае Медведь - боттом, потому что ему хочется предоставить Кошке радость обладания." коуд (13:36:52 2/11/2011) "Медведь вообще такой кавайный уке *О*"
второй раз была на "Комнате Джованни". в этом театре все, абсолютно все я могу посмотреть по нескольку раз, но на два спектакля я, кажется, буду ходить до скончания времен: на "Аккордеоны", если захочется согнуться в три погибели от хохота, и на "Комнату Джованни", если... если. теперь я более или менее могу сказать о том, что сама постановка выше и лучше любых простых обывательских слов.
это, если хотите знать, Джованни - когда он танцует у шеста, когда плачет по Дэвиду, когда злится и когда уходит. когда замирает, вцепившись в шест одними только пальцами, и посылает залу такой взгляд, что всех тут же дрожью продирает, оно прямо чувствуется. когда хочет дотронуться до Дэвида лишний раз, положить голову ему на грудь, взять за руку, обнять, да просто встать рядом!
когда он становится на колени около своего шеста лицом не к зрителям, и рука его скользит к шее лезвием гильотины, и как наступает полная тишина с бедным, мертвым, таким влюбленным Джованни.
эта музыка эпична. и она очень, очень ему подходила - особенно тогда, когда он еще не был влюблен в Дэвида. или был, но не понимал, как пропал.
не могу я писать по-человечески: пришел, увидел, победил. вечно выеживаюсь XDDDDDDD
Черный/Курильщик, что-то около R Уже почти четвертую неделю под настенным календарем у Курильщика в прихожей лежал черный перманентный маркер. В моменты особого душевного уныния его можно было понюхать и слегка взбодриться, но вообще-то каждое утро в течение этих четырех недель Курильщик первым делом подъезжал к этому календарю и мощным пиратским крестиком накрывал дату сегодняшнего числа.
Маркер все время хотелось покатать в ладонях или поиграть в «сними-надень колпачок». Нервного Курильщика только это и успокаивало, когда он кидал взгляд на календарь. Даты со второго по двадцать девятое были обведены аккуратной ровной рамочкой красных спиртовых чернил. Внутри рамочка пестрела устрашающими черными перекрестьями; последнее размашисто легло на число «29». Курильщик еще раз с ненавистью подумал о том, как осточертели ему опаздывающие рейсы, отложил маркер обратно на полку, накрутил недостаточно накручивабельную прядь волос на палец, а потом снова вцепился в маркер с тем отчаянием, с каким наивный страдалец, мечтающий изменить политику своего государства, хватается за бюллетень на выборах.
К этому дню готовился он добросовестно и упорно. Зачесал набок челку, которая страшным образом лезла в глаза, смазал коляску и даже попытался сотворить что-то с синяками под глазами, похожими на бока радушных спелых слив. Маска из огуречных кружочков, таинство которой подсмотрено было в телевизоре, проблему не устранила, и, печально хрустя огурцом, Курильщик ринулся искать другие способы борьбы. Что бы сказал Черный, узнай он, что постельное одиночество Курильщика не могли скрасить ни старенький плюшевый крокодил, ни валик с дивана, ни даже наряженная в рубашку Черного и набрызганная его одеколоном подушка? Черный был бы польщен, конечно. Но еще больше – недоволен. Любые следы усталости на Курильщиковом лице пробуждали в нем паническое беспокойство. Ничему Курильщик не учился так быстро, как натягиванию на лицо лучащейся искренностью гримасы удовлетворения! Даже - поцелуям.
Рубашка на нем была его любимая, светло-голубая – под истертую джинсовую ткань. Сначала хотелось облачиться в одну из рубашек Черного – например, ту, что коротала ночи на подушке, - но все они были Курильщику безбожно велики, поэтому эту интимную затею пришлось оставить. Еще Курильщик, отродясь не соорудивший на кухне ничего сложнее целиком зажаренной птицы, постарался ознаменовать возвращение Черного из долгого отъезда (командировки, то бишь) каким-нибудь эффектным блюдом. В конечном итоге до блюда, естественно, дошло не сразу, но, может, оно было и к лучшему.
В Черном Курильщик гордился многим, говоря откровенно. Настолько многим, что, рассказывая об этом, Курильщик рисковал напустить на свое окружение глубокий трепетный сон. Одним из его прекрасных качеств была пунктуальность: даже с опоздавшим рейсом, тучами людей, ожидающих у конвейера свой багаж, и обилием одинаковых дверей в современных аэропортах, припозднился Черный только на десять минут от того срока, который был с Курильщиком тщательно обговорен ранее: «- Ты точно будешь к восьми? - Точно. - Честное слово? - Честное. - Обещаешь? - Боже, да».
Но руки у Курильщика все равно дрожали, как у последнего счастливого пропойцы, пока, подскочив в своей коляске на три метра над небом от визгливого звонка, он возился с замком и задвижками.
- На кой черт так запираться? – приветствовал его переминающийся с ноги на ногу за дверью Черный-ворчун. Слегка помятый и чем-то не слишком довольный. - А! – коротко оправдался Курильщик, всплеснул руками и бросил лихорадочный взгляд на раскрашенный календарик. Черный степенно вдвинулся в прихожую, слева от себя поставил на пол маленький чемодан, справа – приметил календарь и маркер. Хмыкнул одобрительно, а когда подхватил оцепенелого Курильщика на руки, от него запахло чем-то далеким и техногенным. Креслами в самолете. Автоматами с кофе. Высокими стеклянными окнами зала ожиданий.
Черный изловчился и захлопнул входную дверь, лягнув ее ногой. Курильщик зажмурился, как рабочий на производстве концентрированного шампуня, и стиснул Черного за шею с явным намерением придушить. - Я так скучал! – просипел Курильщик со свирепым видом ребенка, которого вынуждают сказать «спасибо» за невкусную жвачку. А потом Черный полез ему под рубашку холодными с улицы пальцами, параллельно отмеряя шагами расстояние от входной двери до кровати, и Курильщик вдруг почувствовал себя героем ситкома со смехом за кадром, где какой-нибудь несуразный персонаж перемещается только по спальне, изредка вылезая на кухню – такая уж у него роль.
Возможно, нормальный человек бросился бы первым делом в постель разве что с желанием выспаться. А вообще он прогарцевал бы лениво в душ, разоблачаясь и стряхивая с себя чужеродный путешественнический запах на ходу. Потом выпил бы кофе или чаю, оттопыривая мизинец, и похрустел бы каким-нибудь тостом с маслом. Потом включил бы телевизор и расслабился в своем махровом фиолетовом халате, прихватив газету или книжку, и, наконец, почувствовал бы себя провинциалом, который, затерявшись впервые в метро, был подхвачен толпой и отнесен в сторону горящего табло «ВЫХОД В ГОРОД».
Курильщик считал себя кем угодно: Фазаном (случалось), крестником Сфинкса, плохим поэтом, любителем яблок и – иногда – художником. До нормального человека в этой цепочке было далеко. Развлекался ли на досуге выстраиванием таких цепочек Черный, Курильщик не знал, но, считая себя вполне в состоянии отвечать за двоих, он сделал вывод: два ненормальных человека предпочли вышеперечисленному празднику одиночества и комфорта кровать. Два ненормальных, не видевших друг друга двадцать семь дней человека, которых связывали совершенно особые отношения с практически полным отсутствием ругани и перепрятыванием сигаретных пачек – «во имя оздоровления».
Когда Курильщику обеспечили не слишком мягкую посадку головой между двух подушек, первым делом он цапнул свесившийся вниз галстук Черного, которому официоз, кажется, осточертел ужасно, раз именно в костюме и рубашке он решил прокатиться по аэропортам. Костюм ему, кстати, шел. Только лучше было бы с прирасстегнутой рубашкой и автоматом, закинутым на плечо. Ах да, и, конечно, без галстука – поэтому его Курильщик и устранил с особым рвением.
Волосы у Черного отрoсли слегка и топорщились смешным светлым ежиком, который щекотался и кололся, поэтому Курильщик все никак не мог перестать его трогать. Виски, макушку, затылок. Шею и уши. Под подбородком, плечи, лопатки. Трогал – и никак не мог перестать сожалеть, что не может, как бойкие бабы в фильмах, обнять Черного ногами. Или что Черный рванул рубашку его так сильно, что половина пуговиц повылетала.
- Не слишком романтично было бы получить пуговицей в глаз, - прыснул, запыхаясь, Курильщик, когда Черный в ответ только выгнул брови и, собрав запястья Курильщика на подушке над его головой, носом разворошив воротник светло-голубой рубашки, зарычал ворчливо и более чем чувствительно укусил Курильщика в плечо.
- Ай! – заметил Курильщик и вскинулся, насколько позволяла его частичная обездвиженность. – За что? - Не болтай, - предупредил суровый Черный с лицом женщины с какого-нибудь антиутопического плаката. И поцеловал.
Потом Курильщика, уже, слава богам, разоблаченного схватили под коленками и задрали ему ноги – он, конечно, мало что почувствовал, но ракурс был интересный. Приосанившийся Черный, нависнув сверху, вжался лбом сцепившему зубы Курильщику в лоб и водвинулся одним длинным, медлительным и тесным движением, восторженно сотрясшим всю кровать. Глаза у него были такие близкие и острые, что Курильщик постеснялся испускать какие-то звуки, не нарушая зрительного контакта. Потом Черный куда-то увел взгляд, а Курильщик вцепился в подушку за своей головой, как голодающий – в сухой паек, и сделал голосом что-то странное, как девушки в порнофильмах – пусть и звучащее несколько благороднее. Судя по глазам, Черный удивился. Судя по всему остальному – воодушевился, и еще как.
Рано или поздно нормальный человек снял бы свой махровый халат и переоблачился бы в пижаму. Просмотрел бы выпуск вечерних новостей, отужинал зерненым творогом, сетуя на его соленость, тщательно вычистил бы зубы зубной нитью и отправился бы спать, возможно, воткнув в дальнюю розетку синий мерцающий ночник в виде улыбающегося месяца. Нормальному человеку приснилось бы, как он дает отпор гадкому шефу на работе или ловит гигантскую рыбу в реке за городом, стоя на пригорке в рваных шортах и полосатой фуфайке с удочкой.
Курильщик, стоило только отдышаться, первым делом расспросил Черного про поездку, часто задавая новый вопрос, не получив ответа на предыдущий. С инфантильной непосредственностью отвесил Черному комплимент насчет костюма с рубашкой и галстуком. Потом порывался съездить на кухню за кофе, потому что «вид у тебя какой-то усталый», но был накрыт подушкой и нейтрализован. Полночи рассказывал про свои невезения на художественном поприще. Потом молчал и дремал, умостив голову у Черного на раскрытой ладони. Оклемавшись, помотал головой ошалело, нашел перед собой утомленного Черного и сказал:
- Хорошо, что ты вернулся.
Черный закатил глаза, но все равно было видно, что ему приятно.
нихуя у меня не вышло с подарком, что я за хуйло-то сраное! хотела все и сразу выложить, но, конечно, просрали мы наш эфир (ц)
а сабж весь в том, что сегодня День Рождения (с двух больших букв, так и должно быть ок) у Сэтто, которую я и так люблю до выпрыгивания из штанишек - ни для кого не секрет, - но сама по себе мысль о том, что сегодня она ВООБЩЕ ПРЕКРАСНА, делает мне радужный фэйс :з
Сэт, о прекрасен и памятен тот день, когда я дерзанула тебе написать в комментики и охренеть окончательно от понимания того, какая ты чудесная! ОАО ты, конечно, знаешь, что я о тебе думаю и как я тебя люблю и все такое, я хотела бы написать это еще разок, но частый сахар рано или поздно набивает оскомину на зубах, а это штука неприятная D: поэтому я просто хотела бы тебе сказать, что ты невероятна. и никогда не слушай тех, кто будет говорить о тебе, или о твоих рисунках, или о твоих волшебных текстах, что-либо гадкое зачем я повторяю это в хуйпицотый раз. сейчас люди не придают особенного значения Дням рождения, но в твоем случае я бы все же расправила грудь белым флагом от гордости, потому что такие люди рождаются редко с: будь еще лучше, еще выше, растирастирасти и кидайся в небо кометой, потому что нигде нет никаких преград - особенно для тех, кто знает цену себе и верит в себя. и в том, что я обозначу широким словом "искусство", потому что ты - человек искусства, границ нет тем более, а если они и кажутся тебе существующими и материальными - переступи через них и рисуйпишитвори там, на белом месте за всякими рамками, потому что "если не ты, то кто?"! ОАО и просто - будь счастлива. когда человек счастлив, нет такого дела, которое было бы ему не по плечу. с Твоим Днем
faithfully yours, и прости, что нанесла столько всякой хуеты, я волновалась! С:
а если ты доверишься кинуть мне в умыло свой адрес - мой подарок будет не только в Интернетах с:
Помпей|Валет - вообще пейрингом не планировалось, но черт знает, что тут такое на самом деле вышло. может, броманс, а, может, и юст.
как бы то ни было, читать дальше Ему было пятнадцать, когда он только появился в Доме. Он был вечно нечесаный, черноволосый и смуглокожий, а рычал и скалился не хуже рассерженной дворовой собаки. Он почти ни с кем не шел на контакт и прогуливал занятия. И очень долго ходил безымянный. Пока однажды кучка мелких не устроила в коридоре истерику из-за того, что их отказывались брать к Крысам, которые на тот момент были единственной существующей в Доме официально стаей.
Их было человек семь или восемь, а шум поднялся такой, как будто сами Крысы выбрались в проход помузицировать. Потом откуда-то взялся он – новичок. Он раздал им крепких оплеух и нарычал, а уже на следующий день они ходили за ним по пятам и щеголяли в полосках джинсовой ткани, сколотых у них сзади на шее английскими булавками, а он называл их Псами и призывал таскать для него еду со всей столовой. Кто-то за средним столом засмеялся гнусаво:
- Прямо Гней Помпей!
И очень скоро его стали звать Помпеем. Вожаком Псов.
- Почему тебя зовут Фокусником?
Задремавший Фокусник вскинулся и нервно сощурился, рассматривая пришельца. Это был Помпей, разглядывавший его со смесью пренебрежения и любопытства, какая бывает у ребенка, который находит на улице дохлое животное.
Фокусник неловко пошевелился на перекресточном диване, чтобы показать, что он вполне еще жив. - Я фокусы показывать умею, - просто ответил он, стараясь не глядеть Помпею в глаза. В их каленой темно-рыжей сердцевине, прямо за зрачком, было что-то зубастое и первобытное, чему Фокусник не хотел бы попадаться в пасть.
- Покажи, - приказал Помпей и оскалился в неприветливой улыбке. Фокусник отчего-то не смог не подчиниться.
- Это твоя карта? – спросил он, показывая Помпею бубновую семерку. - Нет, - фыркнул Помпей и вытянул из колоды карту наугад. – Вот моя, - и показал Фокуснику крестового валета.
Фокусник был уверен, что Помпей придуривается, но говорить ему об этом не стал. Просто пожал плечами и взялся тасовать колоду.
- Никакой ты не Фокусник, - сказал Помпей разочарованно. – Ты хренов Валет.
Он протянул ему валета в рамке из капельных крестов, а когда Фокусник захотел забрать свое, резко отдернул руку. И засмеялся.
Карту Помпей сунул в карман. И ушел. А Фокусник, войдя в Хламовник, первым делом сообщил состайникам, что теперь он – Валет. Наверное, поэтому никто не удивился, когда, спустя дня два или три, он собрал всех в комнате с расписными стенами и, отчаянно стесняясь, сообщил, что уходит в стаю к Псам.
Ему никто ничего не сказал в укор. Даже Табаки молчал, а Сфинкс поглядел не то сочувственно, не то понимающе. Чумные Дохляки к тому времени уже начали распадаться: Красавица пропадал все чаще, а еще всем было ясно, что Сфинксу почти нет дела до стаи, но есть дело до Слепого. Они все расползались по разным углам, цеплялись друг за друга или становились одиночками. Находили себе новые места и новых приятелей.
Поэтому на прощание Валету сказали несколько напутственных слов и стребовали с него обещание обязательно заходить на чай, но Валет прекрасно понимал, для чего делаются такие обещания и как правильно их сдерживать. А правильным было поскорее забыть и никогда не вспоминать.
Валет пришел в комнату к Псам, где был один Помпей – валялся на кровати прямо в обуви, рифленая подошва которой забита была грязью по швам, и всем своим видом выражал несговорчивую, недружелюбную лень.
- Я хочу быть Псом, - сразу сказал Валет, опасаясь, что говорит слишком своевольно для человека, к которому он пришел.
Помпей приоткрыл глаза и сделал такое лицо, как будто нисколько не ожидал увидеть тут Валета – хотя нюх у псов всегда был превосходным.
- Хочешь быть моей собакой? – уточнил Помпей и сел на кровати, колени расставляя в стороны. Валет прислушался к себе, помолчал немного и понял, что слова Помпея не вызвали в нем оскорбления или недовольства. Он кивнул: - Хочу.
Помпей ухмыльнулся и сдвинул брови домиком с легким оттенком брезгливости. Запустил руку, всю в синяках, гибкую и смуглую, в тумбочку и вытащил зажатую в ладони полоску черной кожи. С двумя белыми нитяными строчками, пробитую рядом дырок, с пряжкой, болтавшейся на одном конце, и колечком, вставленным посередине.
Он швырнул ошейник Валету через всю комнату, сильно и как будто бы зло. Валет насилу словил его на лету и непонятливо повертел в пальцах. - Что смотришь? – грубо спросил Помпей. – Надевай, Пес. А лучше подойди, я сам затяну.
Валет хотел было спросить, не задумал ли Помпей его придушить. Но вместо этого стиснул полоску в пальцах и, крохотными шагами доковыляв до кровати Помпея, опустился на скрип и треск у него в ногах.
Помпей затянул ошейник на четыре дырки. Было туго и некомфортно, но Валет не стал жаловаться, только попробовал вдохнуть - с легкой болью в горле.
- Повезло тебе, - сказал между делом Помпей. – Кровать свободная еще есть. А не то спал бы на полу.
Валет ничего не ответил.
Совсем скоро от бывших состайников Валет отдалился настолько, что Сфинкс при встрече в коридоре не упускал возможности сообщить ему, что от него пахнет псиной. Ошейник Валет не снимал даже на ночь не то потому, что действительно привык, не то потому, что боялся, что Помпей увидит. Он и сам толком не понимал, что в этом было такого страшного. Помпей, обычный мальчишка, не старше его самого – пусть и Вожак. Наверное, просто собаке никогда не хочется расстраивать своего хозяина.
Желание оказаться Помпею полезным было у Валета так сильно, что время от времени он принимал его за нечто другое, близкое к тому, что чуял его собачий нос у Сфинкса и Слепого. Когда такие мысли настигали его, он садился куда-нибудь в уединенное место, взвешивал все и обдумывал, а потом приходил к выводу, что дело тут совершенно не в этом, да и не нравился ему никогда Помпей так, чтобы… был повод волноваться.
Потом появлялся Помпей, и Валет не знал, что и думать, потому что ловил себя на том, что следит за кончиками его пальцев, за поворотом головы, за движением рта и зрачков. Было ли в этом что-то интимное? Скорее нет, чем да: охотничья собака ловит команду своего хозяина. Каждое слово полушепотом, каждый акцент и каждую интонацию. Хороший пес должен это чувствовать. А Валет действительно хотел стать хорошим Псом.
Однажды он бодро трусил за Помпеем на пути в комнату из столовой. Руки у него были заняты ломтями хлеба, крошками печенья и несколькими мелкими хрусткими яблоками, он нес их и не жаловался, хотя ему и казалось, что Помпей приказал ему это сделать только для того, чтобы отпустить хоть какой-нибудь приказ и поглядеть, как Валет будет подчиняться. А заодно и посмеяться с другими Псами над фанатичностью, с которой Валет бросается выполнять все, что он ни скажет.
Пара ломтиков хлеба в руках никак не умещалась, и Валет закусил ее зубами, как делают собаки. Помпей кинул косой взгляд и сказал, что проследит, чтобы Валет съел их сам.
А потом, откуда ни возьмись, взялись Крысы. Человек десять или двенадцать – высыпались из открывшейся внезапно двери, разрисованной из газового баллончика, и Валета вдруг осенило, что этот коридор – территория Крыс, и ему, наверное, влетит за то, что пес повел хозяина неверным путем…
- Какого черта тут забыли Собаки? – спросил кто-то дерганый и раскрашенный, ничем не отличающийся от остальных Крыс в этом клыкастом безумном месиве.
- Псы, - поправил Помпей ревниво и скрипнул зубами.
- Мы хотели срезать путь, - неловко вставил Валет роняя хлеб изо рта, а Помпей посмотрел на него очень огненно и неодобрительно.
Кто-то во взъерошенной толпе тоненько вскрикнул, и Валету послышался звук перочинного ножа, выскальзывающего из ручки. Тоненький стальной присвист, пронзительный и такой громкий для чуткого песьего уха...
Когда Крысы кинулись на него всей массой, он так опешил, что так и остался стоять на месте, лихорадочно думая, что делать со своей ношей. Пальцы разжались сами собой, и печенье с хлебом осыпались крошками на пол, а яблоки с глянцевым стуком покатились куда-то Крысам под ноги.
Тогда Помпей выскочил из-под чьих-то рук и зубов и исполинским прыжком одним восстал перед Валетом. Шагнул жестко и неупруго назад и спиной его вдавил в самую стену. Закрыл.
Больше всего Помпей еще стал похож на дикаря, воспитанного стаей неразговорчивых ротвейлеров. Он ощерился так яростно, как умеют только безмозглые злобные собаки: до десен, до уздечки в середине верхней губы. Мельком Валет увидел, как сильно вздулись жилы у него на загривке. Они пульсировали сильно и агрессивно, как будто что-то… что Помпея не научили сдерживать в его древней стае, сейчас готовилось выпрыгнуть наружу. Судя по звуку рвущейся ткани, его полоснули по ногам, и Валета будто швырнуло в ледяную ванну: а вдруг, вдруг его ранили? А в следующее мгновение Крысы вдруг перестали голосить, и от неожиданности Валет потерялся в мыслях.
Он никогда бы не подумал, что Крыс можно испугать. Да и только спустя год или два Валет поймет, что это не было испугом. Наверное, Крысам просто не было интересно давить кого-то, кто недалеко ушел от них по агрессорской дикости.
Крысы попятились и утекли в коридор. Грохотнули двери, и крысиные лапки зацокали по ступеням.
Ошейник давил Валету на хрящик в горле. Он сглотнул и, уставившись на Помпея во все глаза, скулил синими беззвучными словами: зачем, зачем?
Помпей посмотрел брезгливо и слегка неловко, стряхнул ладонь об ладонь и вытер пот со смуглого лба – потому что все это произошло задолго до того, как Помпей начал пудриться, и носить летучих мышей на загривке, и сбривать волосы, оставляя только короткий черный ирокез, и велеть всем Псам обязательно таскать на холках ошейники. Это произошло не с Помпеем одомашненным и лоснящимся – но с Помпеем почти-что-первобытным, лохматым и пахнущим пылью. С тем Помпеем, которого Валет помнить будет еще очень долго – и после его смерти даже.
- Хозяин должен защищать свою чертову собаку, - пояснил Помпей, оглядел безнадежно испорченные джинсы, ноги под которыми были крепкими, смуглыми и вполне целыми, и скривился недовольно. На следующий день он получит от Летуна новые штаны – из черной залаченной кожи, и будет ходить с тех пор только в таких.
Но до следующего дня было еще далеко, так далеко, что мир за окном едва просматривался, и Валет зачем-то прохромал к подоконнику, переступая через хлеб, и глянул вниз, сощурившись, но из-за стеклянных бликов почти ничего не рассмотрел.
Помпей просунул палец в кольцо на ошейнике Валета и дернул на себя. Сказал: - Пошли. Ничего еще не закончено, - и сдвинул брови.
Валет не совсем понял, к чему это было сказано, но всем своим видом изъявил готовность подчиняться. И Помпей повел его через двери по коридорам, мимо чужих спален, мимо лестниц и комнат, в которых густились воспоминания.
- Когда-нибудь, - сказал Валет, - ты тоже станешь просто памятью. Облачком мыслей. - Заткнись, - попросил Помпей. И ускорил шаг.
апд: внезапно! Собачья Песня, II
Помпей|Валет, типа ЮСТ и, скорее всего, ООС
читать дальше А Дом дышал стенами, как простуженным гнойным горлом ангинозника. Смаргивая, Валет видел практически наяву, как доски, из которых сложен был каркас этих стен, надувались брюхом резиновой грелки и скрипели тяжелыми ржавыми гвоздями.
Дом пах кровью, и если многие не обращали на это внимания, то Валета мутило от этого запаха всякий раз, стоило только вдохнуть носом поглубже. Помпея запах не смущал – да и по лицу его невозможно было угадать, чувствует ли он его так же сильно, как Валет, или нет.
Наступала Самая Длинная, скомканная и беспокойная. Маячили перед носом кисти с ее хвоста и, зарываясь в них лицом, Валет ощущал запах мускуса, гниения и пепла.
- Хватит поджимать хвост, - сказал однажды Помпей и скривил брезгливо губы, стряхивая пепел с сигареты в медный кленовый листик с донышком, который держал на руке Валет. Листик он заполучил в Меняльный Вторник, отдав за него новенькие карты, гостинец от летуна – еще совсем глянцевые, в полосатых бело-зеленых рубашках, яркие и гладкие. Просто Помпею вдруг понадобилась индивидуальная пепельница.
- Что? – не понял Валет, которого отчего-то встряхнуло холодом, и ноги он зябко подтянул под себя. Помпей хмыкнул, раздавил окурок в прожилках листика. Посмотрел зыбко и плавлено, как будто никак не мог сфокусироваться. В глазах его, темных, как старое пламя, отражались медные зубчатые листья – по одному в каждом. - Страхом от тебя несет, - сказал он, четко и низко припечатывая каждое слово. – Крысы, может, и не чуют, но при мне-то поостерегся бы.
Зрачки у Помпея казались вытянутыми, как скважина в дверном замке. Уж чего Валет остерегался – так это долго глядеть Помпею в глаза. Взгляд следовало почтительно отвести – так он и поступил. - Самая Длинная уже здесь, - и Валет передернул плечами, словно Самая Длинная оказалась медведицей, дышащей клыками и кровью ему в спину. - Что такое эта ваша Самая Длинная? – спросил Помпей насмешливо, откинулся на спинку дивана и щиколоткой закинул одну ногу на колено другой. Ботинок его при этом оказался прямо у лица Валета, изо всех сил старавшегося не сменить позы.
Вожак должен знать о таких вещах, подумал Валет, для меня будет честью ему рассказать.
- Плохие вещи случаются Самой Длинной, - только и смог он выдавить, сморгнул синим и нервно взбрызнул руками. Валет не был там в одно и то же время со Сфинксом, он подоспел позже и как раз увидел, как прогоняют эти огромные кровавые лужи в щели под половицами, как стирают со стен разводы с запахом соли и металла. Каждая новая Самая Длинная вылезала из пасти предыдущей. Она несла в себе те же мысли, те же запахи, тот же шум. Те же воспоминания.
Помпей фыркнул. Громко, с чувством. И покачал носком ботинка перед носом Валета. - Собака, которая не может защитить своего хозяина – плохая собака, - сказал он с нехарактерными вкрадчивыми нотками. – Я же воспитываю не плохую собаку, правда? Валет горячо кивнул. Голову во мгновение ока застлало черным дурманом. - Хочешь спать у меня в ногах? – спросил Помпей, и Валета швырнуло из холода в жар. Потом обратно. Он ощутил физически, какими широкими и бездонными стали вдруг зрачки. - Хочу, очень, - вскинул Валет сухим, непослушным языком, и Помпей фыркнул снова. - Первую половину ночи будешь сторожить меня на полу у моей кровати, - распорядился он. – Потом, если будешь хорошим псом, возьму тебя спать к себе. - Я не подведу, - пообещал Валет и сглотнул нервно. Коченели ноги – на полу сидеть было холодно. Помпей потрепал его по загривку рядом с ошейником, поднялся на ноги, стряхнул с бедер пепел: - Пошли.
Обычно ночами становилось так холодно, что перед тем, как лечь спать, многие надевали теплый свитер и не снимали брюк. Сам Валет в таких случаях кутался в куртку на греющей ворсистой подкладке и старался устроить себе что-то вроде собачьей лежанки из комковатого матраса и одеяла. Помпей позволил ему взять с собой только куртку. Поэтому, говоря откровенно, Валет был готов отморозить себе этой ночью все, что угодно. Однако за стеклами уже висела смолистая ночь, ставшая совершенно черной и непроглядной, когда выключили уличный фонарь, брызжущий светом-слюной в окна Дома, а из-под половиц внезапно потянуло теплом. Валета клонило в сон, но едва душный тлеющий запах ядовитой лозой заструился по его искалеченной ноге, он подпрыгнул на месте.
Сразу вспомнилась кровь, утекающая вниз, под пол и фундамент, в жирную черную землю, кишащую насекомыми, гигантскими костями и еще бог весть чем. Кровь, которая станет следовать за Домом всюду и куда угодно.
Под досками сморкалось и гудело. Валет обхватил голову руками так сильно, что вспыхнули жаром и болью виски, и отчаянно заскулил, покачнувшись из стороны в сторону, как пьяный. Прошла пара секунд или пара часов, а потом сверху в затылок прилетела такая сильная оплеуха, что его забросило на бок, и он сильно ушибся руками, выставив их инстинктивно под себя.
Пальцы вцепились ему сзади в ворот куртки и затащили удушьем наверх, на кровать. Перед глазами оказалось перевернутое и злобное лицо Помпея. Глаза у него были горящими, как будто туда вселилась пара-тройка погребальных костров. - Заткнись, тупая собака, - рявкнул Помпей и коленом отпихнул Валета к изножью кровати, где тот тут же собрался в клубок, ошалело ощупывая схваченное ошейником горло. – Заткнись и спи, а если станешь выть снова – я сломаю тебе пару ребер.
И Помпей рухнул лицом в подушку, как будто смертельно устал и только-только дорвался до кровати. Приведя дыхание в порядок, Валет долго и тупо глядел, как переливается черная лаковая кожа на Помпеевых бедрах, стараясь занимать собою как можно меньше места и не шевелиться. Скоро Помпей забылся свирепым, хмурым сном, и тогда, с величайшей осторожностью скрючившись за его ногами, Валет позволил себе закрыть глаза. Это казалось странным, но сон пришел почти сразу. Помпей принес ему покой.
В месте, где ели становились все более низенькими и приземистыми, широкие колючие лапы заканчивались у самой земли. На них жестко торчали крохотные коричневые шишки, а когда они падали, звук был такой, как будто кто-то разбил маленькое фарфоровое блюдечко.
Сразу от этих низких, нахмуренных еловых ветвей разрасталась зыбкая влажная трава. Она поднималась драконьими хохолками по пригорку, потом становилась все реже и реже и вытекала, наконец, в гулкую пустошь, над которой разливалось несветлое черное небо, порванное частыми звездными щербинами, красными, как глаза священных белых вепрей. Когда по верхушкам елей пробежала легкая стремительная рябь, пара белоснежных птиц вырвалась из гущи Леса и рассыпалась серебряными искрами под самым небом. Низкие ветки приподнялись над землей и выпустили крупное, поджарое существо, смахивающее не то на волка, не то на собаку, покрытое свалявшейся черной шерстью, с проплешинами на макушке и около ушей. Существо мерцало дикими, искристыми глазами, похожими на тлеющие метеориты, и двигалось резвой рысью наверх по пригорку. В колтунах на груди у него задерживались капли непрозрачной Лесной росы.
Потом ветки вздрогнули снова, и в траву выползло, припадая к земле грудью, еще одно существо только с тремя полноценными лапами, куда больше похожее на собаку, нежели его предшественник. Этот пес казался более мелким и худым из-за гладкой, очень короткой шерсти – а цветом она была точь-в-точь как шкура семирогих бесов, встречавшихся еще иногда в стеклянных уголках Леса, - бурая, холодного оттенка. Съехавший слегка ошейник за холке второго пса застегнут был так туго, что угадывалась под ним светлая полоска вытертой шеи. Пес встряхнулся, и в траву брызнули еловые иголки. В этот момент этим псом ощутил себя Валет.
Трава под когтями была в зеленоватом фосфорном налете и неупруго приминалась под лапами. Валет припал к ней носом, внюхался настороженно, отыскивая запах крови. Тянуло мокрой землей, табаком и еще чем-то сладким – но не кровью, и Валет остался в замешательстве, пока не залаяла свирепо впереди черная косматая морда, разгрызающая темноту светящимися темно-рыжими глазами. И почему-то лай этот отразился у Валета в голове раздраженной человеческой речью, сказанной голосом Помпея: «Долго мне ждать тебя, а?»
В Лесу затрепетали ветки. Звякнуло у земли разбитым стеклом и громко, жалобно ухнула где-то сова, которая, догадался Валет, на поверку могла оказаться вовсе не совой. Он с хромотой обратился в широкий собачий шаг и потрусил к тому месту, с которого тут же сбрызнул недовольный быстрый Помпей – черное, заросшее нечто, пес или волк – что-то среднее между ними.
Прыжком с трех точек Валет перемахнул через мокрую, встопорщенную траву, и подушечки лап ударились о землю в пыли и песке. Он не сразу сообразил, что в шести или пяти собачьих прыжках от него на земле, вытянув перед собой крепкие, сильные ноги, сидел Помпей вполне человеческого вида. Слегка припадая на левый бок, Валет взволнованно потрусил к нему, часто смаргивая росу, и в один неожиданный момент земля вдруг оказалась дальше, и Валет едва удержался на двух лапах, обратившихся человеческими ногами. Помпей глянул на него из-за плеча, выжидая. Отвернулся он только тогда, когда Валет рухнул коленями вперед в пыль рядом с ним, дыша гулко и глубоко. Отвернулся – и вытащил прямо из жесткой каменистой пыли сигарету, совершенно чистую и сухую. Потом – Валет не поверил своим глазам, - на кончиках пальцев поджег огонек и прикурил от него. Сказал: - Мне нужна пепельница, - и обхватил запястье Валета пальцами, пошарил его рукой в пыли, и почти сразу же подушечками Валет наткнулся на острые уголки медного блюдечка в виде кленового листа. От прикосновения Валета прошибло холодными бенгальскими огнями, и он не смог себя пересилить – схватил Помпея за пальцы свободной рукой и крепко стиснул.
Помпей, казалось бы, ничего не заметил. Только бесстрастно стряхнул с сигареты в пепельницу. Пальцы у него были теплые и почти недвижимые, но Валету и этого хватало через край.
- Хорошая штука эта Самая Длинная, - заметил Помпей и скрестил вытянутые ноги. Спину он держал удивительно прямо, и еще плечо его было втиснуто в плечо Валета. – То, что надо.
- Послушай, Помпей, - выронил вдруг Валет и испугался, но от этого его понесло только быстрее и пуще. – Я люблю тебя, я так сильно люблю тебя, я все за тебя сделаю, честно, что ни скажешь, я твой самый преданный Пес, я, я… - и на этом у него совсем кончились смелость и дыхание.
Помпей глядел куда-то перед собой и немного наверх. Потом его теплые пальцы шевельнулись у Валета в руке в, как показалось ему, тесном, доверительном жесте.
И Валет проснулся у Помпея на кровати, в ногах, с затекшей шеей и спиной, ноющей так сильно, что было страшно пошевелиться. Пахло рассветом.
вот уж плохо быть тупой! села вышивать таких прэлестных кошечек: за вышивание крестиком в принципе не бралась класса с третьего, да и тогда был единичный фэйловый опыт, о котором совсем, совсем не хочется вспоминать ё_________ё поэтому решила сделать все чинно и хорошо: отметила эпический центр канвы, отобрала все нитки, даже пяльцы откопала.
но я совсем не приняла во внимание то, что рисунок горизонтальный. угадайте, как я расположила канву.
тьфу. средняя кошечка будет танцевать кадриль совсем одна 8С
и я все никак не поймаю Риту в сети. вторая Собачья Песня тоскливо дрыгает лапами в ворде :С
вчера была на "Коте в сапогах". СОУ СВИТ! от мелкого Кота умилялась до ужаса просто :'з да и аще, милая мягонькая сказонька. от нее пришла домой - и первым делом перечитала Шарля Перро. люблю сказки. люблю кроссоверы сказок. и она аще такая прекрасная в своей тематичности! крооохотные испанские городенышки, где трактиры из желтых булыжников со встопорщенными чешуйчатыми крышами. танцытанцы!1! и музыка. вива ла Эспанья, в общем. люблю эту тему. плюс такие щикарные кусочки пародий на "Убить Билла", боевички всякие и, конечно, на "Зорро" ХД
сегодня наконец-то подстригла челку ё__________ё и отчего-то решила отращивать волосы снова. отрезать-то всегда успею!.. еще купила стопицот мотков полушерсти для того, чтобы сбацать себе шапку и шарфик. а так-то нужно заняться тыквами из полимерки к Хэллоуину! D: на самом деле, что-то с настроением странное. вчера весь день хотелось творить, сегодня болит где-то под грудью и над животом, вокруг полно хамла, и кодеки ведут себя совершенно неприлично - если эти суки слетят еще раз, я заставлю их создателя самолично пересмотреть все фильмы с гей-тематикой, которые отказывает воспроизводить их блядский проигрыватель с их блядскими кодеками.
у меня было в планах написание кое-чего, но тут уж посмотрим, чего да как выйдет D:
Варнинг: клюква, развесистая клюква, боевик-девяностых-стайл. Только чтоб никто не обиделся, в том числе и Гость.
Над головой застрочило, и Дакота вжалась в бетон. Кто-то тяжело перевалился через блок, рухнул, сипло дыша и хватаясь за бок. Дакота охнула, задрала высоко на лоб каску: - Ранена? - Нет, - прохрипела Сэтто. Её лицо чернело разводами сажи, на виске краснел ожог. – Бежала. Долго. Где-то рвануло, посыпалось стекло. Дакота почувствовала дурноту и ломящий холод за ушами. - Нас не вытащат? – прошептала она. Сэтто покосилась на неё, наморщилась. - Вытащат. Дент обещала. Дент обещала давно, хотела сказать Дакота. Она должна была забрать нас ещё пятнадцать минут назад. Кто-то вдруг заорал в рупор, и Дакота подпрыгнула. - Что они говорят? - Да всё то же, - буркнула Сэтто. – Сдавайтесь, еретики, покайтесь именем Леса, и мы пустим вас на безболезненную переработку. - Вот ещё, - обозлилась Дакота, и Сэтто покивала. - Кошмар, - поделилась она. – Некоторые просто ужасны. Орут, брызжут слюнями. У них от ярости начинаются припадки, они швыряются камнями и долбятся головами в стены. Жуткое зрелище. Дакота прислушалась, привстала вдруг на коленях. Глаза у неё стали круглые и стеклянные. - Эй, эй! – Сэтто схватила её за плечо и дёрнула обратно. – Не высовывайся! - Голос приближается, - сказала Дакота и посмотрела на Сэтто. – У нас ещё есть патроны? - Три магазина на короткоствол. Пять древних лимонок. Херня. - У меня есть топорик. - Ну… Это тоже хорошо. Сэтто оглянулась. Голос, искажённый рупором, нарастал, похожий на скрежет листов жести. - Дако, - быстро сказала Сэтто. – Вон там бывший продуктовый. Видишь? Давай туда. Там павильон-пристройка, ведёт на склады. Выбей дверь. За складами жилые районы. Дакота глянула на неё, как на больную. - Я тебя не брошу. - Живо! – заорала Сэтто и пихнула Дакоте в руку лимонку. – Не сможешь выбить дверь топором – взрывай. Всё равно за этим шумом не услышат. - Но… Сэтто пнула Дакоту под коленками, и та, ойкнув, повалилась на четвереньки. Сэтто вытолкнула её с той стороны бетонного блока, которая прикрывалась стеной. - Ползи до тех кустов, там вставай и беги. Дакота обернулась, глянула дико сквозь спутанные волосы. - Но Дент… - Мы не можем больше ждать. Уходи! Топорик, что ли, оставить, мелькнуло в голове у Дакоты. Но Сэтто уже полезла в узкий лаз между плитой и стеной, взбрыкнула ногой – и пропала. - Ничего святого! – грохотал голос-жесть. – Покарать!.. Однобокость! Своими грязными лапами они!.. - Да чтоб ты, - пробормотала Дакота и поползла к кустам. Снова застрочили в воздух, Дакота замерла на мгновение, но затем поползла дальше. Она уже вставала на ноги, когда где-то в квартале грохнул взрыв. Бахнуло, проскрежетало, а затем кто-то длинно и тонко заверещал, как под ножом. Дакота остановилась. Рвануло второй раз. Одним огромным прыжком Дакота оказалась у дерева. За взрывом последовала секундная тишина, а затем стало шумно – за завалами арматуры орали и стреляли, кто-то бежал, шаркая тяжёлыми ботинками. - Сэт, - прошептала Дакота, когда вдруг на загаженный асфальтовый пятачок выскочил Адепт. Это был Адепт, без сомнений. Весь увешанный феньками, в множестве маек, напяленных одна на другую, в немыслимо грязных рваных джинсах и яркой кепке в значках. Он выглядел так, словно пару ночей провёл на помойке. В руках он держал что-то, что Дакота определила как способное стрелять очередями. - Слэшер! – взвыл адепт и вскинул оружие. Дакота метнулась за дерево, и место, где она стояла, взорвалось веером щепок. - Пошёл ты! – заверещала Дакота, дёрнула чеку и швырнула, не глядя, гранату. Сухо стукнуло пару раз, Дакота упала на корточки. Рвануло, и Дакота поползла, кашляя от разом наплывшей пыли. - СЛЭШЕР! Набежали, тоскливо подумала Дакота. Она вытащила топорик из петли за спиной, встала поустойчивее и ощерилась. Сэтто, скорее всего, мертва. И с Дентом что-то случилось. Что ж, надо уходить достойно и желательно кроваво… Из-за продуктового магазина вылетела машина. Это был тяжёлый БТР, квадратный, шипастый, с огромными шинами, переваливающимися через выбоины и воронки в асфальте. Он ревел и сиял фарами, высвечивая пыльные клубы. Дакота замерла, тараща глаза. Машина вылетела на пятачок и с коротким взвизгом остановилась, закрыв Дакоту от орд набегающих адептов. - Лезь! – гаркнула Дент. Дакота справилась с потрясением. - Но Сэтто… - Лезь, там разберёмся! Дакота распахнула дверь и впрыгнула на пассажирское сидение. Взвизгнула пуля, отскочив от бронированного стекла. - Где она? – спросила Дент. - Ушла их отвлекать. Я… я должна была уйти… Дент втопила газ, и машина прыжком рванула с места. Дакота завалилась на дверцу, стала нашаривать ремень безопасности, и Дент гаркнула не глядя: - Нету здесь ремня! - Блядь! – заорала Дакота, когда машина влетела в узкий проулок и понеслась под уклон. Площадь с памятником Дому быстро удалялась.
Они остановились в лесополосе за городом. Дакота выпала на обочину, задышала ртом. - Ну ты и водишь, - пробормотала она. Дент тоже вылезла, оперлась на крыло. Руки у неё дрожали. - Не до светофоров было. Дакота обернулась, посмотрела туда, где остался город. - Она… она… Дент сжала губы. Дакота обхватила себя за локти: - Мы её бросили! - Она сама ушла. - Это я… Над городом взметнулось зарево. Оно было такое яркое, что на фоне него потемнело небо. Оранжевые отсветы залили горизонт, а затем докатился звук взрыва – низкий гул, от которого задрожала земля. Свечение опало и замигало жёлтым и красным – занялся огромный пожар. - Какого чёрта? – спросила Дент и услышала приближающийся шум мотора. Когда Сэтто на помятом «Мустанге» выехала из-за поворота, на неё были нацелены два автоматных дула. Она заглушила мотор, вылезла из машины и подняла руки. - Сдаюсь, - сказала она. – Всё, можете брать меня в плен, сажать в свой прекрасный БТР и увозить за сто морей. - На нашу штаб-квартиру подойдёт? – спросила Дент, опуская автомат. Дакота широко, неверяще улыбалась. - Подойдёт. Лай, наверное, волнуется. - Это ты устроила? – спросила Дакота, когда они втроём влезли в БТР. – Этот взрыв? Сэтто устало кивнула: - Ну да. Пара НЦ-бомб, и оно горит до неба. - Ты молодец, конечно, - сказала Дент, глядя на дорогу, - но это ещё не конец. - Да уж понятно… БТР нёсся в закат, ловя отсветы пожара пыльными боками.
началось все вообще-то с того, что, сидя на литературе, я полезла на дайри и запалила комментики к записи с последним фиклом. другое дело, что, вволю напищавшись и наумилявшись над комментами (КРОКОДИЛЬЯ ПЕЧЁНКА! БЖЭЧКИ!1!11!!!!!1), я полезла в избранное и
и вот тут меня как-то вынесло конкретно, и дело даже не столько в том, что сама (!!1!) Сэтто нарисовала арт к моей написульке, сколько в том, что невозможно быть таким прекрасным и охуительным человеком и обходиться при этом без ежедневных признаний в любви. that was just too much! поэтому если кого-то сквикают огромные буквы или сахарные сопельки, проходите мимо ката.
читать дальшеСэтто, ты самый очешуенный, фантастический, крутотошный,
слапсбивательный и хороший человек в дайри. и в фандоме. эвер и
'анриал просто'. твои арты флегматику глаза на попу перетянут
(от восторга!), что уж говорить обо мне.
и всякий раз, когда ты оставляешь комментарий под каким-нибудь
моим фиклушенькой - это как такой БАБАХ, потому что я тебя
безмерно ценюуважаюЛЮБЛЮ и, как и раньше, до того, как мы
познакомились (а всему виной Дом! алюминь!),
смотрю на тебя с раскрытым ртом.
ты удивительная, вотваще. мяу.
всегда хочется сказать так много всего, а получается так скудно и лысо, и даже вполовину не так искренне, как тебе хотелось :<<< Силентиум, снова Силентиум!