08.08.2011 в 05:06

Пишет  Dont you dare close your eyes:

08.08.2011 в 03:57

Пишет  Шарлота Бронте:

если это перепостят все Клейнеры и КриссКолферцы—мы поработим избранное

08.08.2011 в 01:48

Пишет  Мама, я хочу Дакочу:

да, ребят, кстати

08.08.2011 в 01:21

Пишет  Рэбушко:

Я обязана сказать это по итогам сегодняшнего дня!
КЛЕЙНЕЙРЫ И КРИССКОЛФЕРЦЫ НАШЕГО РУФАНДОМА! Я ЛЮБЛЮ ВАС!!!

EVERYTHING IS KLAINE AND CRISSCOLFER AND NOTHING HURTS!

тоже очень люблю вас всех <3

реально люблю наших шипперов, я столько очешуенно милых, чудесных людей нигде не встречала

люблю-люблю))

@темы: гифки, лулзы

---

я никогда не спал с мужчиной
ну то есть нет конечно спал
но просто спал вобще без секса
ну то есть что считать за секс (ц)

очень, ОЧЕНЬ много из жизни нашего домадва <3

Что ж, у соседства с Кошкой были свои... особенности.
Шай понемногу приучил себя просматривать коридоры за углом с помощью зеркала на длинной ручке, с рекордной скоростью перевоплощаться в птицу и улетать к чертям собачьим, а также - не оставлять личные вещи без присмотра. После того, как Шай вскочил ночью, вопящий и взмыленный ото сна, в котором голый Кошка сидел на нем верхом и облизывал его расческу.
Расческой, кстати, Шай пользоваться перестал. Даже трогать ее не стал - позвал недоумевающего Снегиря и попросил его ее сжечь. Потом, правда, выяснилось, что простодушный синицын брат расческу выкинул в мусорное ведро, где ее опознал Кошка...
Боже, Шай благодарил всех богов сразу за то, что Кошка оказался не такой помойной душонкой, как он думал. Так что с расческой все обошлось.
Даже то, что сидящий на верхнем этаже у раскрытого окна Шай, поглощенный чтением, и не шелохнулся, получив бумажным самолетиком аккурат в лоб, объяснялось именно сожительством с Кошкой.
Шай вытянул шею, очень осторожно выглядывая в окно. С Кошки сталось бы оказаться на крыше и выплеснуть на Ворона ведро, скажем, ледяной воды.
Внизу стоял Кошка. Как только он понял, что его заметили, сразу же сложил ладони рупором (хотя орал он и без этого громко, как слон, которому наступили на, пардон, яйца) и завопил:
- Птичка моя, спускайся сюда, тут ручьи текут! Будем кораблики запускать!
И Кошка восторженно заулыбался, принявшись скакать с одного берега крохотного полноводного ручейка до другого. Похожий на северного шамана с копной своих перекрученных волос, странно-темной кожей и шрамистыми полосками на щеках.
- Нет настроения, - прокаркал Шай в окно и тут же убрал оттуда голову совсем, явно опасаясь получить по ней чем-нибудь. Кошка внизу только забортомал что-то сердитое и неприличное.
Шай вздохнул. Вернулся к чтению.
- Ну и ладно!! - ворвалось диким грудным воплем в окно, отчего Шай аж подскочил на заднице. - А ну быстро выронил свои глаза сюда, смотри и завидуй!
Шай вздохнул снова, еще тяжелее. Книжку отложил, перевернув обложкой кверху, хотя терпеть не мог, когда так делают.
Перегнувшись через стол, он схватился пальцами за раму в основании окна. Высунул голову.
Кошка в его сторону не смотрел. Присел на корточки, широко раздвинув колени, как моряк, которого мутит от съеденного в порту на спор овощного рагу, и пытался спустить на воду маленький кораблик. Сделанный довольно криво и, как показалось Шаю, из страницы, которая когда-то принадлежала книжке Медведя.
Когда Кошке, высунувшему от усердия язык, наконец, удалось спихнуть кораблик в быстротечную воду, тот не прошел и пары ладоней - почти сразу завалился на бок и проплыл так еще совсем немного, прежде чем бумага тоскливо сморщилась и осела мокрым комком.
- Хреновый из тебя пират, - заметил Шай зловредно, отчего-то позабыл о данном самому себе обещании: "Никогда-не-ввязывайся-в-разговоры-с-этим-чудиком".
- Чего? - оскорбился Кошка, распрямился, чуть покачнувшись, и, демонстративно схватив себя за промежность, широко оскалился, глядя в шаево окно: - Да я самый лучший пират из всех, кого ты знал, тетеря! Вот подожди. Как направлю свой фрегат, корабль наслаждений, в твою тихую кудлатую бухту - так и сразу все поймешь!..
И Кошка, подорвавшись, одним прыжком исчез на крыльце.
Когда Шай заслышал его радостный топот на лестнице, он с видом смертельно уставшего человека подошел к своей двери, задвинул щеколду, потом подпер дверь стулом, на который, недолго думая, сел сам.
"Будем с тобой по-пиратски говорить, значит", - пронеслось у него в голове печальной мыслью, и он скрестил руки на груди, готовясь к осаде.

- ...и, знаешь, в западной части леса, шагов через двести и пару десятков, оленуха разродилась дохлым олененком. Ему уже пофиг, ей, в принципе, наверное, тоже, поэтому ее можно забить, а он и так уже готовенький...
Шай когтями ерзает по меховым складкам на медвежьей холке. И вещает, отчего клюв у него трещит, как кусочки кремня, соседствующие на одной нитке.
- Знаешь, что, Шай? - говорит вдруг Медведь, отчаянно басит грубым хищничьим горлом. Сухожилия перекатываютсяи трутся друг об друга в его шее. - Не хотел бы ты присмотреться к Кошке?
Шай замирает в ужасе. Перебирает когтями, а вообще вид у него такой, как будто его уже ощипали и готовятся засунуть в печь. Некие извращенные любители сухого вороньего мяса.
- В прошлый раз ты говорил о Снегире, - скулит он растерянно, и в голосе так и тянется: "Пожааалуйста, только не Кошка! Хоть Снегирь, хоть Синица, да хоть ты - только не Кошка, ради всего святого!!"
- Я просто присмотрелся к Кошке, - рассуждает Медведь, но умалчивает о том, что Кошка мельтешил у него перед глазами так долго и часто, что не начать присматриваться было невозможно. - Никогда не верил... то есть, мне всегда казалась довольно убедительной теория о притяжении противоположностей. Мне кажется, вы это... того... сойдетесь.
- О, Небесный, - бормочет Шай, потерянно клацая клювом. - Он наглый, шумный, хамоватый, пошлый...
- Он бодрый и, как его... живенький, - осторожно высказывается Медведь.
- ...а еще у него хрен с моторчиком, - договаривает Шай птичьим фальцетом и шумно сглатывает.
- Прямо-таки с моторчиком? - удивляется Медведь.
- Я образно, - свирепо шипит Шай.
Еще десять шагов - в полной тишине. Потом Медведь говорит:
- Ладно тебе, пернатый. Он не такой уж и плохой, - а про себя добавляет: "Только стукнутый немножко на голову, но это детали".
Шай вздыхает:
- Хорошо, Кохаб, я... я, короче, подумаю, ладно? Только, ради всего святого, не пугай меня боле такими предложениями.
- Как скажешь, - миролюбиво соглашается Медведь и топает дальше несколько быстрее, чем ранее.
А сам додумывает: "Отлично, значит, все же есть надежда, кто Кошку теперь я буду видеть реже..."

- Ты мне не доверяешь, да?
Шай вздрагивает. Поднимает глаза на Кошку, который снова лыбит жало. Мечется между "Дьявол морской тебе доверяет" и "Не подходи ко мне!!".
Потом вспоминает разговор с Медведем, вдыхает глубоко, растирает пальцами переносицу.
- Прости, о чем ты?
- Ну, как же, - Кошка явно оживляется, когда понимает, что может сложиться какая-нибудь веселенькая беседа. Хотя он верил в себя, еще когда из окна увидел Шая на крылечке. Сидящего в корявом подобии шезлонга, возведенном непригодными для плотничества руками Медведя, без вечной книжки в руках. Щурящегося от солнышка. - Ты, наверное, стремаешься ночи нашего физического единения? - и, пока Шай соображает, что только что произнес этот дикарь, Кошка быстро перекидывает свою ногу-водоросль через шаевы бедра. Садится сверху.
Шая вдоль спины мурашки прошибают. А Кошка ерзает - вроде тощий, как плеть, откуда столько весу?!
Шай отклоняется от Кошки подальше. Так далеко, как только позволяет спинка шезлонга.
Сам упирается руками ему в живот и пытается с себя спихнуть.
- Не дергайся, лапушка! - смеется Кошка беззлобно, но все равно гаденько, хватает Шая за запястья и ведет его ладони к своим раскрытым бедрам, ко внутренней их части. Прижимает там, ухмыляется во весь рот.
Шай похож на бело-зеленую мятную конфету. Из тех, которых отчего-то так панически стал бояться Медведь.
Кошка урчит и лбом к шаеву лбу жмется.
- Почему тебе даже не надо напиваться, чтобы нести такой откровенный бред? - выдавливает из себя Шай, отчаянно стараясь не чувствовать ничего под руками. Горячих, тощих мышц. "Господиэтоужаснояхочувсвоеродовоегнездо".
- Почему мне даже не надо ничего особенно делать, чтобы у тебя встал? - смеется Кошка в ответ и очени стремительно сползает с шаевых колен, отпрыгивает в сторону, где потягивается, довольно хихикая.
Шай в ужасе рассматривает свой пах. Говорит плаксиво:
- Врешь ты все!
Кошка гогочет, щурит глаза:
- От псевдостояка до беременности - один шаг! Запомни эту фразу, милый. А если будешь пересказывать кому-то - не забудь указать, что авторство - мое.
И уносится куда-то в дом.
Шай садится на шезлонге, подбирает колени к груди, и к нему постепенно возвращается здоровый цвет лица.
- Вот всегда так, - шепчет он и сам, наверное, не вполне понимает, к чему.

- Вставай, вставайвставайвставай, - зудит над ухом. - Подними свою милую узкую задницу... вот, это, кажется, она... чувствуешь? нет?... подними, короче... с кровати и следуй за дядей Кошкой...
- Иннахер, - бурчит Шай и сонно дергает одеяло, чтобы укрыться им по самое не могу и отгородить себя от гадкого, жаркого шепота над ухом.
Кто-то, увалившийся верхом (гспди, да ему не надо даже просыпаться, чтобы понять, чей это адово острый копчик колет его в живот сквозь одеяло), в это время начинает кусать его за ухо. Не мягонько-легонько-сюси-пуси, а вполне себе так брутально, как будто хочет оторвать кусок.
- А! - коротко, басисто вскрикивает Шай и садится в кровати, отчего Кошку-наездника слегка толкает назад. - Больно, бля! - и он глядит исподлобья и сердито, потирая укушенное ухо.
- Нехрен спать, когда вокруг столько чудесных занятий! - горланит Кошка так, как будто в соседних комнатах и этажом ниже не спят люди, которые в ярости очень даже страшны. Речь, разумеется, о Синице с Медведем, не о Снегире - тому даже никогда не удается разом сдуть с одуванчика все пушинки.
- Какие занятия, Кошка? - хренеет Шай, спихивает ухмыляющегося полудурка на пол, хотя тот все равно соскальзывает на ноги, и укладывается в постель снова. - Уйди отсюда, а? Дай мне поспать спокойно? А завтра будем в юннатов играть хоть до посинения, - и добавляет про себя: "Несмотря на то, что посинение мне придется вызвать у тебя насильно. Удушье - кратчайший путь к посинению".
- Стоппэ! - командует Кошка и садится на край шаевой постели, начиная загибать пальцы. - Можно нарисовать на песке за линией прибоя член. Можно спереть в порту шлюпку или целое судно. Можно спереть даму или моряка, мы-то оба знаем, что нам краше! - следует очень, _очень_ блядское подмигивание. - Можно забежать в бар, все там порушить и убежать. Да куча занятий, боже ж ты мой!
Шай смотрит на него секунд двадцать, глупо смаргивая. Потом говорит:
- Кошка, пожалуйста, убейся.
Кошка заливисто хохочет. И произносит сквозь смех:
- Нет, есть еще одно, так сказать, домовое занятие. Тебе даже с места вставать не придется, - и он просачивается под шаево одеяло так незаметно, что Шаю кажется: сейчас нервы у него лопнут, и он заорет, как перепуганная викторианская девица.
Хорошо еще, что обострение физических способностей в моменты стресса никто не отменял.
-
Синица сонная, когда, отлипнув от груди Медведя, оборачивается в постели на раскрытую дверь. В проеме - драматично подсвеченная фигура Шая: подмышкой у него подушка, в кулаке зажато волочащееся по полу одеяло.
- Ребят, - говорит Шай мрачно, - я сегодня с вами посплю, лады?
- Вчетвером?! - орет Кошка, не прекращая барабанить в дверь из комнаты Шая, где его заперли. - Охренеть! Мне нравится!11

- А что это у тебя такое? - хмурится Синица, уже, вообще-то, собравшаяся идти по своим делам. Убегает она обычно очень быстро, вот Снегирь, недооценив внимательность сестренки, и распахнул дверцу шкафа, пока она не скрылась в коридоре.
- Ничего! - пищит Снегирь и с сухим хлопком закрывает шкаф. Спиной к нему прислоняется и, спрятав руки за спиной, пальцы крестиком делает.
Вид у Синицы, как у матерого следователя, когда она вот так вот вскидывает бровь. И подкрадывается к Снегирю.
Ниже его ладони на две, а глядит свысока. Снегирь старательно глаза прячет.
- Родной, - воркует Синица, - открой-ка шкафчик.
Снегирь сглатывает. Медленно разворачивается к створкам лицом. Корит себя за мягкотелость. "Был бы на моем месте Кошка - отвлек бы ее, сказав, что за окном летит дракон, - думает он печально. - Хотя, нет. Кошка бы сам в окно выбросился. Ее это бы обрадовало больше дракона".
Он открывает шкаф, и туда заглядывают сразу две черноволосые головы.
В шкафу - свернутый в трубочку коврик с длинным плюшевым ворсом, похожим на множество маленьких тоненьких пальчиков. Кремово-желтый, напоминающий миниатюрное мохнатое солнышко. Очень теплый и мягонький на вид - Синица, конченый кинестетик, даже трогает его пальцами, не удержавшись. Хороший.
- И зачем это? - спрашивает она, теперь уже глядя на Снегиря, хотя сама-то неглупая, прекрасно догадывается.
У Снегиря под скулами наливается слабеньким розовым шампанским.
- Тигр сегодня прийти обещал, - бормочет он, чуть ли не ковыряя пальцем ладонь в смущении.
Синица тихонько смеется. Закрывает шкаф. В глазах у нее теплятся маленькие задорные звездочки.
- Только не шумите, - просит она, и Снегирь, раскрасневшийся только пуще, горячо кивает.
В общем, из его комнаты Синица выходит с мыслями: "Боже, у меня чудесный брат".

- Прости, я с самого начала думал, что это плохая идея! - Снегирь мнется в волнении, с ноги на ногу перетаптывается и кусает губы.
- Да брось, - урчит Тигр и улыбается черными глянцевыми губами. - Садись и держись покрепче, вот увидишь, мы их сделаем.
Снегирь стоит на месте, неуверенный и какой-то испуганный. Тигр подходит к нему, очень высокий, на длинных, упругих лапах, и бодро тычется широким полосатым лбом в снегиреву руку.
- Не дрейфь, - и глядит одобрительно, а глаза желтые, как совсем молодой, отшлифованный янтарь. Ярко-желтые и ярко-хитрые.
И Снегирь, вздыхая, перекидывает через него ногу, седлает чуть позади лопаток. Бока большого, сильного зверя вздымаются под икрами - теплые, пушистые, а сердце у Тигра бьется изнутри так отчаянно-радостно и сильно, что, наверное, если человеку плохо и больно до слез, ему стоит только немножко послушать биение этого любопытного, жизнерадостного сердца - улыбка сама наползет на его губы.
Вот и Снегирь удержаться не может. Чуть ли не хихикает, потому что - как можно не заразиться этим тропическим весельем?
Тигр делает пару широких, рваных шагов, и Снегирь, ойкая, вцепляется ему в шкирку обеими руками. И тут же:
- Извини-извини-извини-я-не-хотел, тебе больно, да?
Тигр фыркает весело клыкастой пастью и говорит:
- Да не больно мне. Давай, Снежка, держись, главное, крепче.
От шутливой клички Снегирю становится только жарче, веселее и - приятнее. И его собственное сердце как будто начинает хохотать и биться быстрее.
Тогда из пролеска выкарабкивается Синица, верхом на мрачном Медведе. Ясное дело, кому из четверых эта идея и пришла в голову - Синица прямо-таки лучится счастьем и гордостью.
- У вас нет ни единого шанса! - радуется Тигр и с лапы на лапу переминается, отчего Снегирь на нем верхом ерзает и отчаянно паникует. Сам глазами только и делает, что выискивает впереди тропу, по которой им предстоит пронести; она стекает молочным ручьем под уклоном, а вокруг нежатся двумя гигантскими распростертыми крыльями необозримые цветущие поля. С запахами меда, махаоновых крыльев и легкой древесной пыли. Потом тропа извернется и двинется вдоль узенькой речушки, потом свернет в редкий лесок и, обогнув близняшьи горы, вернется к Дому. Снегирь уже чувствует, как ветер будет когтями вплетаться в его волосы и остужать раскрасневшиеся щеки, как цветы, подхваченные порывом ветра от быстрых тигриных лап, будут рассерженно вопить им вслед, и ему кажется, что он невозможно счастлив. Что лучше и быть не может. Что его собственные внутренние ритмы разгорелись и текут теперь в такт с сердцебиением Тигра. Неуемным, быстрым, радостным, солнечным.
- ...марш! - кричит Синица, заливаясь хохотом, и, разогнавшись парой шагов быстрой рыси, Медведь взбивает дорожную пыль в густую сливочную пену взмахами хвоста, исчезая впереди.
- Ты чего? - волнуется замечтавшийся Снегирь и ерзает на тигриной спине, перебирая шерсть пальцами - теплую, как солнечный мед, и яркую, как пирамидки из апельсинов.
Тигр фырчит, наклоняет голову и, скакнув резко вбок, отыскивает в чаще узенькую, длинную, извилистую тропку. Трусит по ней, набирает скорость, пружинит.
- Я знаю, где можно срезать, - довольно хохочет он и еще раз просит, чтоб "Снигя" держался крепче.
Снегирь подчиняется. И смеется тоже.

- На, - свирепствует Синица и пихает Кохабу в руки маленький тюбик с тональным кремом.
- Зачем? - спрашивает Медведь и руки прячет за спиной.
- Замажь, - ноздри у нее сердито раздуваются. Ревнивая. Внушительно.
- Не хочу! - противится Медведь и бровки домиком ставит.
- Замажь!! - повышает голос Синица, хватает Медведя за руку и впихивает ему в ладонь тюбик.
- Что я, не мужик?! - вопит Кохаб фальцетом и пальцы нарочно не сжимает.
- Ты меня плохо понял?! - и голос Синицы становится похожим на вой сирены.
- ЭТО ЖЕ РОЗАЛИНДА! - скулит Кохаб на весь дом и хватается за волосы. - ТЫ НЕПРАВИЛЬНО ГОВОРИШЬ!!
Синица молчит, потирает висок устало.
- Хорошо, - говорит она, наконец. - Розалинде пора спать, укрой ее кремушком и пожелай спокойной ночи.
- Ладно! - расцветает Кохаб улыбкой и поворачивается к зеркалу, наконец, принимая тюбик.
Недолго думая, Синица приподнимается на цыпочки и целует его в щеку:
- И поторапливайся, ладно?

- Опять читаешь свои трогательные принцессочьи сказулечки? - говорит Кошка, губы трубочкой вытянув и шмякнувшись, раскинув руки, в изножье шаевой кровати. Шай с опаской ноги под себя подбирает, а книжкой закрывается до носа.
- Вообще-то, - говорит скорее самому себе, чем Кошке, потому что тому если что в башку втемяшится - ничем это оттуда не выбить, - это биографии мореплавателей, - и скребет ногтем по обложке, на которой довольно симпатично нарисован уплывающий вдаль кораблик.
- Жалкая шлюпка! - бросает Кошка, глянув на обложку только искоса, а сам переворачивается на живот, подбородок руками подпирает и начинает ногами болтать, как на поле с ромашками. - Дурацкие истории, кстати, про принцесс-то всяких. Вечно им приходится то туфли напяливать стеклянные, то волосы отращивать, то в гробу дрыхнуть годами. Иначе-то принц и не придет, - он вздыхает с притворной тяжестью и опускает выгоревшие ресницы.
- Кошка, - говорит Шай осторожно, - ты палишься...
- Нет, подожди! - вскидывается Кошка. - Да если б я был на месте одной из этих бестолковых телок, я бы этого принца на раз-два в постель уложил! Чтоб мне век моря не видать! - Шаю кажется, что сейчас Кошка по-пьяноматросски рванет на себе рубашку. Слава Небесному, что этого не происходит.
- И, веришь или не веришь, но я бы обошелся без издевательств этих. Без гробов, то есть, драконов и обуви. И даже без одежды, - погруженный в свои благостные мысли, Кошка облизывается. Шай скукоживается в уголке кровати.
- Но ты не бойся! - рявкает Кошка весело и подтягивается на жилистых руках цвета какао-бобов к Шаю, а с отвратительным целомудрием целует его в щеку. С пронзительным чмоканьем, у Шая аж ухо закладывает. - Ты, конечно, далеко не прекрасный принц, - ухмялается, сучка! - а челку твою я ночью дегтем покрашу, чтобы не мешалась, но я тут так подумал, что тебя ни ради какого принца не оставлю. Вот еще.
Шай судорожно сглатывает. Кошке явно нравится думать, что с облегчением.
- Вот, - произносит он сыто и треплет Шая по волосам. - Так что не ссы. Мы будем вместе до скончания времен! - и, вскочив с кровати, уносится прочь с громовым хихиканьем. Эффектно.
"Пиздец", - думает Шай, качает головой и, вздохнув, возвращается к чтению книги.

- Вы знаете, - осторожно сказал Синице курьер, низенький востроносый эльф, обряженный в громадную подпоясанную рубаху, - я обычно никогда не задаю покупателям лишних вопросов. Ну, не мое это как бы дело... - он смущенно заломил пальцы. - Но все же, Вы уверены, что не прогадали с количеством?
Синица наморщила лоб, отыскав, наконец, место на бланке, где следовало расписаться. Подпись ее была похожа на маленькую черную птичку, сидящую в профиль, в обрамлении каких-то завитушек.
- Как бы мало не оказалось, если Вы об этом, - фыркнула она печально и передала бланк эльфу. Окинула взглядом коробки, выстроенные в столбик, все - с пометкой "ЗАТЫЧКИ УШНЫЕ".
- Я... Разрешите полюбопытствовать, - эльф виновато потупил взгляд. - Зачем Вам столько?
Синица вздохнула. Скрестила руки на груди и закатила глаза, как будто говоря: "Подождите, сейчас сами все увидите".
Эльф-курьер встревоженно приподнял брови.
Со второго этажа кто-то заорал так, как будто его половинили прямо по живому. Ор был фальцеточный и очень пронзительный, просто поток непонятных истеричных гласных, куда время от времени вплетались слова "Тигр", "бля", "слезь" и "толстозадый".
- Понятно, - сочувственно сказал эльф. Посмотрел на Синицу очень жалобно, похлопал ее по пальцам и отбыл.
А Синица печально вздохнула и пошла за Кохабом. Коробки в дом затаскивать.

- Я умираю! - клянется Кошка и руку тянет к своему потенциальному спасителю, усердно задыхаясь. Тигр хвостом радостно размахивает и, взгромоздив на плечи Кошки лапы, всем своим видом показывает, что устроился с комфортом.
Не первый класс, но вполне достойно.
- Спаси меня, мой принц!! - голосит Кошка и пальцы сжимает судорожно, всем телом вытягиваясь к Шаю.
Который, вообще-то, прошмыгнул сверху на кухню за водой со льдом. Который, вообще-то, надеялся, что Кошке на глаза не попадется.
Который, вообще-то, жопой чуял неладное и хотел пойти в обход, но теперь уже слишком поздно.
- Приииииинц! - сипит Кошка и очень картинно закатывает глаза. Правда, наигранные хрипы сменяются очень даже настоящими, когда Тигр, радостно лизнув Кошку в щеку от переизбытка чувств, ерзает на нем, весело приговаривая, мол, какие у тебя, Кошулечка, острые и тощие коленки, кушать надо больше, хочешь-завтра-пойдем-и-съедим целых-две-антилопы?
Кошка же верещит, что не хочет никакх антилоп, он хочет пить, свободы и все еще уметь ходить, когда Тигр с него встанет. И, глядя умоляюще на Шая убийственно-синими глазами, все воет, как ему необходимо спасение из рук чудесного принца.
Шай разрывается между гадливостью и природной добротой, которая, как он считает, и делает его неким лошком.
Мечется между крутым и некрутым.
Замирает в дверном проеме, никуда конкретно не смотрит, но все же бормочет:
- Тигр, а тебя там Снегирь к себе звал, вот...
Ну, то бишь, если услышит - хорошо, окей, привет, лошок.
Если не услышит - я все еще крут, но в то же время я по крайней мере попытался.
Тигр чутко поводит ухом. Улыбается совсем по-человечьи и сползает с кошкиных колен. Последний орет с облегчением, и вид у него, как замечает Шай, правда какой-то плоский.
Тигр любопытно помахивает кончиком хвоста, когда убирается прочь.
Шай тоже пытается исчезнуть как можно незаметнее, когда Кошка, внезапно объемный, подкрадывается к нему сзади, вешается на шею - каланча эдакая, - и шепчет в ухо:
- А знаешь, как принцессы благодарили своих спасителей? Денег-то у них с собой не было...

- Что это ты делаешь? - спрашивает Снегирь тихонько, проходя мимо стола, за которым сидит Кошка в обрезках бумаги, с пиалкой клея и большими портновскими ножницами. В россыпи бисера, бусинок, страз и блестящих камушков.
- Корону, - нетерпеливо отвечает Кошка. - Даже две короны. Для принца с принцессой!
- Ой, - улыбается Снегирь и заглядывает ему через плечо. - А кто принц? А принцесса? Медведь с Синицей, да?
Кошка смотрит на него свирепо.
- Принцесса, естественно, я. А то, что ты подумал на эту мелкую девчонку, объясняется только тем, что она - твоя сестра. А мой принц - это, разумеется, Шай, - Кошка ухмыляется от уха до уха и назидательно размахивает рукой с мокрой от клея кисточкой. - А еще раз скажешь какую-нибудь такую глупость - рот тебе заклею.
Снегирь уважительно кивает и отходит к двери. Сочувственно говорит застывшему за углом Шаю:
- Все довольно-таки плохо.
Шай впечатывает в лоб пятерню и протаскивает ее по своему лицу.
И спрашивает:
- Ты, случайно, не знаешь, сколько отсюда миль до границы?

- Кошка, - позвал однажды робкий Снегирь, когда от палящего солнца все расселись на веранде, даже Шай, который до последнего цеплялся руками за дверной косяк и кричал, что комнаты своей не покинет, - вот ты же пират, да?
Со взгляда Кошки, казалось, посыпались искры.
- А в лоб не хочешь? - обиженно гаркнул он. - Конечно, пират!
- Бывший, - осторожно уточнил Снегирь.
- Бывший, - согласился Кошка. - А что?
Снегирь посмотрел на свои ладони. А потом спросил смущенно:
- Ну, я просто подумал... а где твои татуировки?
- Ой, - вскинула голову Синица. - Да, Кошка, где ж твои татуировки?
- Они есть, - огрызнулся Кошка, хотя глаза у него подозрительно забегали. - Просто они в тех местах, которых вам никогда не увидеть.
Запахло скептицизмом.
- А на тебе они есть? - спросил заинтересованно Кохаб, выгнув бровь. Кошка оскалился:
- Есть, конечно.
- А по-моему, я видел все, что только можно увидеть, - проворковал Кохаб.
- И я, - поддакнул Снегирь, залившись краской.
- Даже я, - Синица смущенно ковырнула ладошку пальцем.
Тигр молча улыбнулся, а Шай закрыл лицо руками:
- На меня даже не смотрите.
Кошка вскочил на ноги. Рявкнул:
- Не ваше это вот дело свинячье, поняли?! Валите отсюда! - и свалил сам, чертыхаясь и выбивая из половиц крохотные облачка пыли.
- На самом деле, я видел _почти_ все, - поделился со всеми Медведь, дождавшись, пока Кошка прогрохочет на второй этаж.
- Я тоже, - призналась Синица, а Снегирь закивал.
Тигр гонялся за бабочкой.
Остальные посмотрели на Шая.
- На меня даже не смотрите, поняли?! - провыл он и уткнулся лицом в колени.

- Кошка-тощий-как-мошка! - радостно распевает Тигр и прячется за спинку стула.
- Иди на фиг!! - орет Кошка и ураганом проносится по кухне, выискивая что-нибудь тяжелое и что не жалко.
- Кошка - корявая картошка! - голосит Тигр из своего убежища и аж мурлычет от удовольствия. Не то, чтобы ему не нравился Кошка, нет, совсем даже наоборот, просто... когда Кохаба нет, кого ж еще доставать?
- Усы повыдергиваю!111 - надрывается Кошка и сносит на своем пути и стол, и стулья. Безоружный Тигр хохочет и улепетывает во двор, следом за ним несется Кошка, и в две пары ног они разносят дорожку перед домом в пыльные клочья.
- Кошка - кривая поваре-е-е-ешка! - Тигр взмывает на дерево, показывает оттуда Кошке язык и дичайше радуется.
- Тигр... Тигр... - палит Кошка, яростно стараясь подыскать рифму; так яростно, что ладони у него аж вспотели, и зрачки бегают. - Тигр - мудак!! - орет он наконец и, круто развернувшись, ускакивает в дом.
- Не в ри-ифму! - радостно напоминает ему вслед Тигр, раскачиваясь на ветке.
- Так все равно мудак!1 - жалобно слышится из дома.

- Эй! - зашептали под дверью голосом-который-Шай-сегодня-ненавидел, и Шай подскочил. Потому что стоял спиной к двери и лицом - в окно, пытаясь словить шеей хоть немножечко лунного света и оценить через зеркало бедственность положения.
Он чертыхнулся и едва не выронил зеркало. Как раз в этот момент, когда у него вздрогнула рука, зеркало отразило внушительный лунный блик, и Шай с ужасом лицезрел свою бледную шею, окольцованную пятнами пунцовых засосов.
"Как будто у меня лишай", - подумал Шай оторопело и положил зеркало на подоконник. Стеклом вниз.
- Открывааай! - бубними за дверью и дергали ручку. И Шаю отчего-то подумалось, что на сегодня терять ему уже нечего. А посему он протопал к двери и открыл ее, напустив на себя самый пофигистичный вид, какой только мог.
Странно было уже то, что Кошка не бросился на него с объятиями тут же, как только увидел. Еще странным было то, что он приперся со своей подушкой, на наволочке которой были нарисованы маленькие пчелки с накрашенными глазками. Жуткие пчелки, признал Шай и сглотнул.
- Чего тебе надо? - спросил он как можно более нелюбезно и постарался небрежно опереться о дверь. Дверь поехала в сторону, и Шай едва не упал. Благо, Кошка этого не заметил - озирался, глядя куда-то в коридор.
- Прикинь, - начал он с обидой и тогда повернул к Шаю лицо. - Прихожу я, значит, к себе, до утра хотел подремать хоть. Захожу такой, а у меня под одеялом гора высится. Ну, я подумал, мало ли, подушка, может... одеяло, значит, сдергиваю, а там - Тигр! - словно чтобы показать масштабы своего возмущения, Кошка описал руками кривой квадрат. - И Снегирь у него под боком. Козявка такая, я б его и не заметил, чесслово...
- И чего ты хочешь? - икнул Шай. Хотя по-хорошему нужно было бы выпроводить Кошку добротным пинком. Посочувствовать - и выпроводить. Или сразу - пинком.
Кошка с охренительно сыгранным стеснением помял край подушки в пальцах. Потом перехватил ее повыше, прижал к своей груди и, покачавшись из стороны в сторону, умильно зарылся в нее носом. На виду оставались только светящиеся бесовским фосфорным светом глаза.
- Пожа-а-а-луйста, - протянул Кошка в наигранном смущении и укусил подушку за уголок. Шай моргнул. - Можно мне поспать с тобой?
Наверное, у Шая слишком заметно лицо вытянулось, потому что Кошка тут же стряхнул с себя всю сюсипусечность и замахал рукой:
- Да не буду я тебя трогать, чесслово! Поспать-то хочется, а эти два... короче, я вообще на край отползу, лады? Бля буду! - и он ударил себя в грудь. В тощую грудь тощим кулаком.
Шай невесело хохотнул.
И посторонился.
Сказал:
- Ладно, - и Кошка довольно заулыбался. - Но после первого же приставания я тебя выкину отсюда нафиг. Идет?
- Идет, идет, - отмахнулся Кошка, уже пристраивая на шаевой кровати свою подушку. Он нырнул под одеяло и растянулся там с самым что ни на есть кошачьим видом. Похлопал по месту рядом с собой и ощерился со знакомыми Шаю радостно-безумными нотками; ничего хорошего они не предвещали.
- Ложииись, родной! - позвал его Кошка.
- Выкину, - предостерег Шай, осторожно скользнув под одеяло и заняв свое законное место в этой постели.
Хотя догадывался - не выкинет.

- ...и ты же принц, в конце-то концов, а у принцев должен быть свой заааамок, большой, красивый, охуительный замок с кучей прислуги!... - бормочет Кошка, и улыбка все никак не спадает с его рта, пока он, вытянув к Шаю шею, беспардонно водит губами по его линии челюсти, скулам, уху - везде, куда может достать. Вроде как просто трогает, а на деле - почти что целует.
Шай голову старательно отворачивает. Ясно уже, что Кошка поймал его в западню, и отсюда не сбежать. Остается только ждать, пока он сам потеряет к нему интерес.
- ...вообще, у принцев еще и куча всякой пиздаболии вроде конюшен с сексапильными конюхами, всяких там окрестных лесов и так далее, но мне - мне, веришь? - ничо такого не надо, чесслово. Хватит замка... - он отстраняется от Шая так резко, что Шаевы глаза сами тянутся за глазами кошкиными. Кошка глядит пугающе томно. Как заколдованный. - ...и принца, естественно!
Кошка смотрит еще немножко Шаю в глаза, а потом переводит взгляд на шаевы губы. Шай пугается и сглатывает, но какие-то чары удерживают его на месте, когда Кошка голову чуть в сторону наклоняет, как для поцелуя, и, сам к Шаю тянется со вполне недвусмысленным желанием, рот чуть раскрывает, а веки, наоборот, начинает опускать, и Шай думает: господигосподигосподизаберименя, иииииииии....
...и в это время является Тигр. То есть, тигр. Не Господи, но тоже ничего.
Кошка вздрагивает и смотрит на Тигра немножко враждебно. Тигр улыбается с удивительно робкими искорками и помахивает насильно укороченным хвостом.
- А еще, - радостно басит Тигр, - у принцев и принцесс должен быть дракон! В противном случае принцесса, - голос его становится сладеньким, он переводит глаза на Кошку, - не увидит замка своего принца!
И Тигр смыкает зубы на шаевом плече. Не сильно, в конце концов, он всего лишь играется, но вид у Шая такой, как будто он прямо здесь и даст сейчас маху. А Кошка покрывается гневной прозеленью, что смотрится забавно на его шоколадно-смуглом лице.
- Уйди! - шипит Кошка сквозь зубы и щелкает Тигра по носу - вроде как все кошки этого не выносят. Тигр только головой слегка кивает, отчего Шая встряхивает, и продолжает улыбаться.
- Идинафиг! - звереет Кошка и визжит скороговоркой, а сам вскакивает позади Тигра и, упершись ногой в стул, на котором сидит Шай, и вцепившись руками в тигрову шкирку, изо всех сил пытается его оттащить.
- Н вм нжн дркн! - печально воет Тигр сквозь зубы и, конечно, поддается, потому что вообще-то оттащить его от кого-то может только Кохаб, да и то - не всегда. Как только зубы Тигра с клацаньем смыкаются над шаевым плечом, Кошка брезгливо отпихивает Тигра в сторону коленкой и обеими руками Шая за шею обнимает. Гладит вполоборота, злобно и ревниво - ужас какой-то, а не привычный Кошка. "Противно смотреть", - фыркнул бы Пес.
- Ну, ладно, - мямлит Тигр, даже не пытаясь сделать вид, что он обижен или расстроен. Так и лучится счастьем. - Но когда вам дракон понадобится, вы зовите, я с радостью присоединюсь!
Он улыбается, взмахивает напоследок кончиком хвоста и иноходной рысью трусит во двор. Бормочет про себя:
- Драконы должны дышать огнем... Пойду тренироваться!

Свет в граненом фонаре, висящем на веранде, погашен: только светляков и ночных бабочек манит, а Синица их жутко не любит. Столик вытащен под свет миллиарда звезд и Луны, такой огромной и плоской, как диск, выточенный из перламутра и пришпиленный к нему большим плафоном. Поэтому - достаточно светло. Да и как минимум трое из сидящих здесь прилично ориентируются в темноте.
Поэтому над столом хлопочет Тигр. Не умолкает ни на секунду, цепко хватает пузатый чайничек из синего фарфора с огненно-рыжей росписью и разливает всем желающим чай.
Чай пахнет летним цветом и дикими травами. Немножко - лесной пылью и горным льдом. Очень горячий на ощупь, а со вкуса - прохладный и утоляющий жажду. А кольца пара вьются ожившими зелеными лозами...
- Синичка, такой чудесный чай! - восхищается Тигр и щедро разливает чай по чашкам. - Золотые руки у тебя: все-то ты умеешь! - и он смеется, добродушно щурясь, ставит чайник на стол и присаживается на свое место, рядом с Медведем. Толкает его под ребра локтем и бухтит: - Не пойму, Кохаб, как это ее у тебя еще никто не увел!
И подмигивает, гаденыш.
Синица смеется тонким звяканьем светлячковых животиков, машет на Тигра рукой, мол, прекрати меня смущать. Кохаб улыбается косо, как будто расценил удачную шутку, но все равно становится чутка мрачнее, а Тигру отвешивает подзатыльник. Шай, сидящий по правую сторону от Медведя, тихо смотрит в свою чашку, потому что поднять глаза - это встретиться взглядом с Кошкой, усевшимся напротив.
Кохаб и Тигр на стуле сидят, развалясь, Синица - скрестив лодыжки и подобрав их под стул, Снегирь - тесно сдвинув коленки, Шай - ногу одну закинув щиколоткой на колено второй. Кошка же ноги распахивает так, как будто на шпагат сесть хочет. Наверное, это особенность всех морских волков, но по обе стороны от Кошки стулья невозможно поставить ближе, чем на расстоянии полуметра. Широкий, внушительный Кошка.
Который ухмыляется настолько по-блядски, что Шаю не нужно долго гадать, что это такое, когда нечто начинает гладить его по лодыжке опорной ноги.
Он едва удерживается, чтобы не заглянуть под стол. Делает каменное лицо [Шай с покерфэйсом, ыыыыы ХДД], подбородок рукой подпирает и приподнимает брови. Как будто ничего не случается.
Кошка облизывается и ногу свою ведет выше, к шаевой коленке. Трется об нее, гладит, даже моментами переползает на внутреннюю часть бедра. Обводит коленку кругом. Пальцами по поверхности стола барабанит и даже не думает взгляд отвести. Благо, другие слишком заняты своими собственными разговорами, и краем уха Шай слышит, как Тигр рассыпается в комплиментах Синице, а Медведь в ответ свирепеет и просит его заткнуться.
- Ты - грубый, плохой медведь! - жалуется Тигр издалека. - Как можно обделять такую красавицу комплиментами? Если этого не делаешь ты, сделаю за тебя я! Тебе-то все равно, кого ты обнимаешь и целуешь: миниатюрную луноликую богиню или толстую волосатую барсучиху!
Кохаб рычит сквозь зубы, Синица прячет улыбку в пальцах, прижатых ко рту.
Шай максимально незаметно снимает одну ногу с другой и, вытянув ее в сторону Кошки, легонько трогает его. По бедру. Сохраняя каменное выражение лица.
"Фаза один: пройдена", - думают они синхронно. Кошка - ликующе, Шай - с осторожностью.
И Шай тут же убирает обе ноги под стул. И подальше от стола отодвигается.
А то что-то больно тихо стало. Не надо пока никому ни о чем знать.

Утром Шай просыпается с легкой головной болью, часам к двенадцати горло ему дерет дикими кошками, потом он начинает сухо, трескуче кашлять и корчиться, когда приходится говорить. Да и голос - не голос, а ворох сухих прутьев, какие кидают в костер. Шаю больно говорить и неудобно много двигаться - лоб горячий, язык сухой, температура не смертельная, но высокая.
Тигр сочувствует громко, Снегирь сочувствует молча, потому что Тигр пугается, шатается вместе с ним и закрывает ему нос и рот ладошками - "Чтобы заразу не проглотил!". Кохаб ограничился похлопыванием по плечу и мужицким взглядом. Одна только Синица все вертится у шаевой постели с таким количеством подслащенных травяных вытяжек и лакричных конфет для горла, что ужас берет.
И есть, конечно, Кошка, который никуда не девается, только с воплями отгоняет всех от Шая, а сам чуть ли не верхом на нем сидит - и сверкает злобными вытянутыми зрачками.
Синица вздыхает и опускает пальцы со сморщенными от воды кончиками в плошку, от которой вьется пар. Вымачивает кусок марли, складывает его слоями и кладет на лоб Шаю. Разглаживает пальцами.
Горячим по горячему - ощущения дрянные, но, говорят, помогает.
Шай едва ворочает головой, сипит натужно. Компресс истекает теплыми каплями, которые катятся по его вискам на подушку.
- Бедняжка, - сочувствует Синица и прижимает плошку к груди. - Надо сходить за мятной мазью и растереть тебе спину...
Она выглядит рассеянной. Как будто мыслями где-то не здесь.
На Землю ее возвращает Кошка:
- Детка, - он кривится, когда она поднимает на него глаза, сморгнув, - ты не принцесса, ты не знаешь, как лечить принцев.
- Ты когда-нибудь оставишь это тему в покое? - интересуется она в ответ с легкой улыбкой. Хотя Кошка воспринимает это в штыки.
- Неси сюда свою мазь, океюшки? А дальше принцесса все сделает сама, - Кошка потирает руки. Многообещающе. И выглядит довольно-таки раздраженным. Или - усталым.
"Конечно, - думает Синица, - Шай же заболел, не к кому приставать. Даже в Кошке есть зачатки сострадания!" - и уходит за мазью. За крохотной круглой коробочкой, из которой пахнет маслом и перечной мятой. Из которой она когда-то брала мазь, чтобы размять Кохабу растянутую поясницу.
Синица все еще улыбается воспоминаниям, когда вкладывает баночку в ладонь сердитому Кошке. Он живописно двигает бровями, чтобы намекнуть ей: девочка, тебе тут не место. Иди и закрой дверь с той стороны.
Впрочем, она все понимает. И уходит.
А Кошка подкрадывается к Шаю и шепчет, что неплохо бы ему перевернуться на живот. Чтобы Кошка мог получить доступ к стратегически важным объектам.
Кошка и сам не сразу понимает, как двусмысленно это звучит. Однако Шай настолько рассредоточен, что переворачивается спиной в верх так послушно, как только может.
Тогда Кошка садится ему на бедра, стараясь осторожно и опускаться не всем весом; пружинит на коленях. Рубашку на Шае задирает и старается поменьше пялиться на позвоночник, похожий на тонкокостную змею, на пару родинок и на ямки вверху копчика. Пальцами набирает мятное и тающее, трет между ладонями и опускает руки на шаеву спину.
Гладит осторожно, с истинно кошачьей мягкостью. Под пальцами начинает приятно холодить, да и чихать хочется от запаха мяты, и Кошка, прикрыв глаза, пробуждает в горле тихонькое, хрипящее урчание. Не такое, конечно, как в кошачьей форме, но тоже довольно приятное и громкое.
Кошка становится особенно кошкой, когда мнет Шаю плечи руками и урчит горлом, ключицами, грудью. Когда склоняется к шаеву затылку и зарывается носом в волосы, тянет рот в улыбке и продолжает урчать. Когда позволяет себе, склонившись, потереться лбом об острую шаеву скулу.
И когда, давно закончив растирать Шаю спину, сворачивается теплым сиамским клубком у него между лопаток.
В конце концов, кошки лечат болезни - пора уже оправдывать свое имя, ведь так?

@темы: драббл, слэш, для кого-то, pg, гет, домдвапостройсвоюлюбовь, фанфикшн

---

КОУД ВЕРНУЛСЯ ДОМОЙ АААААЭАЭАЭАООА АА КОУД ДОМООООЙ КО МНЕ ЛАПУШКА МОЯ РОООДНЕНЬКАЯ
СОСНИТЕ ХУЙЦА, ИНТЕРНЕТЫ, БЕЗ КОУДА ВАМ НИКОГДА НЕ БЫТЬ ОХУИТЕЛЬНЫМИ
АААААААААААААААААААА
ААааААААААааааааАААААаааааааааАААААА
РАДОСТЬ ЩАСТЬЕ ФЕЙЕРВЕРКИ









Я ДАЖЕ ПИЦЦУ ЖРАТЬ НЕ ПОБЕЖАЛА ПАТАМУШТООО

ХИ ХЭЗ КАМ ХОУМ ТУ МИ!11!

@темы: гифки

---

ХДДДД""""

Кошка, Синица, Снегирь пробегал, PG

Кошка очень удивлен, когда Синица внезапно спрашивает у него, гадал ли он когда-нибудь. Лицо у нее очень серьезное, не выражающее желание надавать ему по заднице: это странно, непривычно и немножко лестно.
- Нет, - отвечает Кошка, от удивления забыв про свои обычные ужимки.
- Отлично! - говорит Синица, и голос у нее вздрагивает от бодрого возбуждения. - Слушай, выползай сегодня ночью на веранду с одеялом. Нагадаю тебе чего-нибудь.
Кошка ухмыляется зубастым ртом:
- Девочка, это очень похоже на приглашение в эротическое приключение!
Синица отвешивает ему затрещину. Легонькую, одними пальцами. Кошка для верности потирает затылок. И говорит:
- Хорошо, я запомнил. Буду, как штык.
Она разворачивается и уходит, и Кошка бормочет добродушно, так, чтобы она услышала:
- Может, пойму хоть, что Медведь в тебе находит...

Конечно, вечером он берет одеяло в охапку, расклыдвает его на покрытых лаком ступеньках и съезжает на нем верхом, сидя на заднице. Внизу признает, что идея была дурацкая, но, с другой стороны, повод продемонстрировать кому-нибудь полоски синяков на ягодицах и бедрах и сказать, дескать, это они с Синичкой ночью так развлеклись. Он, она и ивовый прутик толщиной в указательный палец.
Кошка чешет зад и, похихикивая, выносит одеяло на веранду. Думает: надо запомнить, отличное же развлечение.
Синица, конечно, запаздывает, и Кошка как раз валяется почти на самой траве, раскинув руки, как морская звезда, и на разные лады повторяет "Бабы!", чтобы урезонить ее, когда она выскальзывает из дверного проема. В руках - тонкий плед и ворох каких-то свечек, мелков и ниток. Кошка смотрит на все это добро недоверчиво, борется с желанием спросить: "А подарок мой почему не захватила? Упругий, красивый!" и говорит вместо этого с театральной драматичностью:
- Божечки, похоже, мы и вправду собрались гадать!
Синица глядит на него с укором - коронный взгляд, надо сказать, он уже почти научился ее передразнивать - и вываливает все свое добро в кучу на Кошкино одеяло. Говорит:
- Доски холодные, поэтому постелим мы твое одеяло, а накроемся моим пледом.
- Зачем накрываться, детка? - скалит зубы Кошка. - Звезды еще и не такое видали!
- Не паясничай, - смеется она и расставляет то, что принесла, какими-то греческими воинскими колоннами.
Спустя какое-то время Синица смотрит на заскучавшего Кошку и просит его накрыть их обоих пледом. Он ухмыляется во все зубы, и она уже готова дать ему подзатыльник, если он захочет лапнуть ее за бедро, но Кошка на удивление смирен, делает все, как надо, и даже ждет спокойно, пока она закончит с приготовлениями.
Следующие полчаса для Кошки тонут в запахе гадостных ароматических палочек, которые эта безумная женщина зачем-то поставила тлеть на веранде, да так, что их запах прорывается даже под плед. Синица колдует над свечами и мелками, капает чем-то в принесенные плошки, и Кошке, у которого глаза слипаются, даже кажется, что сейчас она попросит отдать ему немного своей крови, а потом окажется, что Синица - давний сектант и всех на побережье завербовала в свою секту, один Кошка уцелел, а он расправится с ней как с главарем секты, и слава его разойдется по всем Вешним Землям...
- Вот черт, расческу забыла, - чертыхается Синица и выскальзывает из-под пледа, идет в дом и поднимается по лестнице. А через щель между пледом и полом просачивается ароматный сизый дымок, и Кошка вдыхает его обоими ноздрями; локти у него уже порядочно болят...
Возвращается Синица, и впотьмах Кошка видит подсвеченный зеленым - особенности ночного зрения - пластмассовый гребень, по кромке которого бегут веселые пони, мал мала меньше. Он хихикает:
- Твоя прелесть? - но Синица только отмахивается, говорит:
- Нет, братишки, - и, сосредоточенно глядя в блюдечко, куда капала своими непонятностями, начинает обламывать у расчески зубья.
Кто-то, понимает Кошка, прислушавшись, явно ходит вокруг на веранде. И, перегнувшись через Синицу, он приподнимает край пледа и видит Снегиря - в одних штанах от пижамы, тощего, белого, как бумага, и с очень непонятным лицом.
- Чего это вы тут делаете? - мямлит Снегирь и силится рассмотреть, кто это там корчится под Кошкой, ломая его (!) расческу.
Синица оборачивается через плечо, улыбается, машет Снегирю рукой. Снегирь краснеет до кончиков ушей.
Кошка решает, что его надо нейтрализовать, и, влажно улыбнувшись, посылает птичьему брату воздушный поцелуй. Говорит:
- Сладенький, топай в кроватку. У нас консилиум.
Снегирь разворачивается на пятках и уходит, бормоча что-то вроде: "Все вы тут крышей двинулись".
Кошка залезает обратно под плед, гасит их с Синицей странной колдовской темнотой. Она сидит с потерянным видом и расческой без единого зубчика в руках.
Он спрашивает:
- Ну и что ты мне нагадала?
Она отвечает, явно очень расстроенная:
- По-моему, я все испортила. Нужна другая расческа.
Кошка вздыхает тяжело. Снова высовывается из-под пледа и говорит:
- Жди тут, гадалка хренова. Я знаю, где Шай свою держит...
И, поднимаясь по лестнице, думает: "Эх, пернатый, это явно судьба".

@темы: драббл, для кого-то, pg, домдвапостройсвоюлюбовь, фанфикшн

---

Медведь/Кошка. ловим лулзы с броманса хддд

много вкусного

Подходящего момента Кошка выжидал долго.
То Синица рядом крутилась (и что ей все неймется?), то глаза мозолил этот нервный комок перьев, Шай (хотя его легко можно было спугнуть, напустив на себя томный вид, причмокнув губами и сказав: "аах, какой сладенький!"), то внезапно налетали все втроем, включая затюканного Снегиря, который, вообще-то, предпочитал Медведя обычно обходить за километр и не попадаться ему на глаза.
И вот, слава Небесному, наконец общество вокруг Медведя рассосалось, как ушная пробка - от солевой примочки, и Кошка, для верности пару раз отжавшись, тяжело вздохнул и продефилировал к Кохабу, сжимая в смуглых пальцах какую-то тряпку.
- Эй, чел, - сказал Кошка и потрогал Медведя за плечо.
Взгляд у того не внушал уверенности в завтрашнем дне, но Кошка погасил его своей динамитной улыбкой.
- У меня к тебе вот какое дело, - продолжил он нерешительно и почесал пальцами в дредах. Кохаб за этим проследил с интересом, как будто ждал, что сейчас оттуда брызнут блохи. Или мятные леденцы - уж черт знает, что можно спрятать в таких волосах - может, пару подарков ко Дню Рождения?... "Вот стервец," - подумал Медведь не к месту, но очень к Кошке. - Я знаю, что жить мне осталось не так-то долго... - тут Медведь вскинул бровь очень живописно. Кошке в жесте почудился восторг, но разозлиться он пожелал попозже. - И я не знаю никого другого, кто мог бы мне помочь. То есть, ты, конечно, тоже не вариант, -он утешительно похлопал Кохаба по плечу, как будто говоря: "Не расстраивайся, по крайней мере, миссис Медведь довольна!", - но не Снегиря же мне об этом просить, в самом деле... в общем...
Кошка прокашлялся. Вытянул вперед руки со своим тряпьем и вложил его в кохабовы ладони. И заговорил гнусаво, нараспев:
- Когда я стану совсем невыносим и скорчусь под гнетом старости; когда лицо мое, прежде такое прекрасное и живое, искусают уродливые морщины, когда со мной нельзя будет находиться в одной комнате, не зажимая ушей... и, возможно, носа - всякое же бывает, да? В общем, когда все это случится, я прошу тебя задушить меня моими портками.
Кошка улыбнулся очень невинно и трогательно и сказал:
- В честь Небесного. Ну, и кое-какой символики.
Медведь раскрыл пальцы и посмотрел на скомканные штаны Кошки. Вид у них был такой, как будто их пожевали, а потом вернули естественным путем - но об этом Медведь Кошке говорить не стал. Слишком был благодушен нынче.
- Значит, уже можно? - спросил он вместо этого и натянул штаны между сжатыми в кулак ладонями.
Кошка посмотрел на него, как на безнадежного идиота.
- Кстати, если ты будешь так много паясничать, твое лицо уже через пару месяцев станет похожим на кроличью попку.
- Много кроличьих попок повидал, умник?! - Кошка выхватил у Медведя свои штаны, скомкал их снова и засунул комок подмышку.
Потом глянул исподлобья и свирепо добавил:
- Вот приду к тебе ночью и отхлестаю этими портками. А ты еще о продолжении умолять станешь...
Медведь только посмеялся.

Да, откровенно говоря, Медведю жарко и неуютно, но он не знает, как облегчить свои страдания, потому что уже голый. И звучит это, может быть, неадекватно, но Медведь на побережье у Океана - а, значит, можно.
Другое дело, что он там не один. Припереться на импровизированный пляж им вздумалось всей компанией.
А потому здесь и неприлично одетая Синица, и полубезумный Кошка с собранной в хвост волосней, и Снегирь, белее касаточьего пузика, сидящий в одиночестве под сплетенным из сырого льна и оттого воняющим зонтиком, и Шай, который от греха (от Кошки) подальше не стал перекидываться в человека, а уселся на зонтик сверху.
Медведь, разлегшийся на песке в относительном тенечке, флегматично наблюдает, как Кошка с воплями несется в воду и Синицу с собой за руку утягивает. Как он падает в волны пластом, не прекращая орать, а Синица замирает у берега, где холод достает ей до колена, обнимает себя руками и визжит в ужасе, когда ледяные брызги летят на нее из-под кошкиной задницы.
Медведь закрывает глаза. Думает: "Сумасшедший дом". И проваливается в сладкую дремоту - минут эдак на пятнадцать.
Когда он приходит в себя, под глазами чернит от яркого солнечного света. Синица, с глянцевой от воды кожей, садится в песок рядом с братом. Кошка срывает резинку и трясет своими лохмами, разбрызгивая воду и... и еще что-то... Медведь никак не может разглядеть...
Взбрызгивают до неба, глухо звякают и падают на песок мятные конфетки. Бело-зеленые, с крученым узором. И падают, падают, падают. А Кошка треплет волосы ладонями, распевая свою пиратскую похабщину в полный голос, и все сыплются оттудя полосатые леденцы...
"Бля, - думает Медведь, поднимаясь на ноги, - пойду просплюсь..."

Синица месит тесто. Туда-сюда, туда-сюда.
С запахом теплого молока и ванильной пудры, сахара и талой муки. Ее пальцы исчезают в гладком, масленом шаре и появляются снова. Пальцы сминают толстые бока шара, проминают внутрь и растягивают снова.
По правую руку от Синицы сидит Медведь. Иногда косится мрачно в плошку, в которой происходит кровавая расправа, но вообще-то он занят чтением. Читает рукопись из обыкновенного бумажного блокнота - купил за сорок серебряных с рук у какого-то голубого эльфа, поддавшись его обещаниям сногсшибательного сюжета.
Гадость, а не книга. Ни одной постельной сцены за четырнадцать страниц.
По левую руку от Синицы на стуле раскачивается Кошка (причем, кажется, и Синица, и Медведь хотят заставить ножки стула телепатически подломиться). Перед ним на столе ничего нет, кроме миски с мукой и венчика.
Медведь смотрит, как дреды Кошки рассекают воздух и время от времени приземляются в миску с мукой.
Он отрывает кусочек от страницы своей галимой рукописи, берет с тумбы карандаш и пишет:
"Волосы иногда надо мыть, кстати. Если ты не знал." - и передает бумажку Кошке, невзначай, как врачебный рецепт.
Смотрит, затаив дыхание, потому что если бы его спросили, он бы, наверное, сказал, что Кошка читать не умеет.
Кошка берет бумажку по-бабски, двумя пальцами - кривляется; Медведь картинно прижимает ладонь ко лбу.
Кошка читает написанное (Медведь смотрит во все глаза: боже, он УМЕЕТ ЧИТАТЬ?!). Ухмыляется от уха до уха. Потом протягивает руку.
Медведь думает, что Кошка хочет карандаш для ответа, и с готовностью отворачивается, чтобы взять его.
Когда он поворачивается обратно, Кошка швыряет ему в лицо горсть муки. Медведь отфыркивается и яростно трет белое лицо; смотрит на Синицу: "Что ты ждешь, дай ему по роже этим венчиком!".
Синица отвечает ему тяжелым взглядом кухарки. И Медведь решает расправиться по-свойски: тянет руку к плетеной корзинке, в которой лежат яйца, вытаскивает то, что покрупнее, разбивает его себе в ладонь и кидает Кошке в его нахальную гадкую морду.
Кошка визжит с примесью восторга и возмущения, трясет головой. Яйцо разлетается по всей кухне, и Медведь думает: "Радуйся, идиот, что на Синицу не попало".
Тогда Кошка делает ладони корабликом и погружает их в муку. Вытаскивает с горкой, гыкает с чувством и швыряет в Медведя.
Волосы у Медведя белые. По крайней мере, пряди у лица. Лицо - тоже, а еще мучная пудра осела бабьей вуалью на ресницах.
Он бодро крошит в ладонях еще два яйца и брызжет ими через стол в Кошку.
- Ну, все! - звереет Синица и, вынув руки из теста, отвешивает им обоим по такой оплеухе, что и Кошку, и Медведя почти втыкает носом в стол - откуда столько сил? - Идите отсюда оба, как малые дети!
- Он первый начал! - врет Кошка слезливым мальчишеским голосом, а сам молниеносным движением вскакивает из-за стола, хватает миску с мукой и бумажку, а, проходя мимо Медведя, встает у тумбочки, нарочно отклячив в его сторону зад, и пишет что-то карандашом по бумажке. Потом показывает ему средний палец на прощание и уходит.
Медведь читает: "Через пятнадцать минут на заднем дворе, при полной готовности к бою и к позорной смерти. Это война!"
Медведь довольно улыбается, когда стягивает со стола корзинку с яйцами. Потом, подумав немного, берет еще и венчик.
Да, черт возьми, это - война!

Медведь думал, что был готов к любым потрясениям. О подарках Кошки в этом доме слагали легенды. Синице он однажды подарил нечто, удивительно похожее на член, Снегирю - набор для вышивки по льну, а в комнату к Шаю заявился с пустыми руками, зато перевязанный атласными ленточками.
Так что вполне можно было объяснить, почему Медведь косился на сверток в пальцах Кошки с большим подозрением. И не торопился разворачивать, когда Кошке наконец удалось впихнуть его Медведю в руки.
- О Боже, - выдохнул Кошка с притворным ужасом и сделал большие глаза. - Ты, наверное, не умеешь бантики развязывать? Смотри, это просто, я тебе покажу...
- Заткнись, - попросил Медведь хмуро и глубоко вздохнул, прежде чем разворачивать подарок.
В свертке лежала какая-то книжица и маленький выточенный из дерева медведь, стоящий на задних лапах, с продетой через голову вощеной нитью в несколько сложений. Под книгой, правда, шуршало что-то еще, и Медведь, заглянув под нее, слегка потерялся в пространстве и времени.
Это была пачка леденцов. Обычных мятных конфеток, очень популярных на этом побережье. Плоских кружочков в два цвета - зеленый и белый.
- Из волос натряс, да? Удобно... - потусторонне восхитился Медведь, рассматривая леденцы опустошенным взглядом.
- Эй, - позвал Кошка взволнованно и дотронулся ладонью до кохабовского лба, - ты упал?
- Нет, - сказал Медведь и отстранился от горячей кошкиной руки. - По крайней мере, не каучуковый член... Спасибо, Кошка. Я люблю эти конфеты, - и попытался состроить любезную улыбку. Получилась гримаса мученика, но Кошка, вроде бы, не заметил.
- Да, с членом получилось неудобно, - согласился он, покачав головой. - Ну, откуда ж я знал тогда, что вы с ней вместе?
- Кошка, - сказал Медведь с видом человека, общающегося с полным дебилом, - это было сегодня утром.
Кошка посмотрел на него странно и ухмыльнулся.
- Вот я и говорю. Ладно, бывай!
И оставил Медведя наедине с горящим следом своей ладони на лбу и мятными волосистыми леденцами в свертке.

Когда Синица с Медведем спускаются на кухню, вид у них у обоих донельзя мрачный. Снегирю даже хочется им поведать, что он совсем не вяжется с ночными синичкиными ахами, но его пугает одна мысль о том, что Медведь в ответ начнет пересказывать все в подробностях.
- Я отвратительно спала, - говорит Синица агрессивно, и непонятно, к кому она обращается. - Мне снилось, что ночью к нам с Кохабом в постель забралась эта лохматая паскуда.
Снегирь понимающе кивает. Много ли на побережье лохматых паскуд?
Нет, всего одна - Кошка.
Но он все равно спрашивает робко:
- И что она делала, паскуда-то? Надеюсь, просто лежала бревном?
Синица глядит на него злобными звездочками глаз из-под тени, залегшей под челкой.
- Нет, - произносит она мрачно и пояс халата потуже завязывает. - Паскуда... паскудила.
Медведь ставит чашку с чаем на стол. С грохотом. Видимо, настроение у него жуткое - даже к Снегирю не лезет.
- Мне то же самое снилось, - вздыхает он и поглаживает ручку чашки большим пальцем. - Та же паскуда в нашей постели. Паскудничающая...
Снегирю сглатывает:
- А вы это... уверены, что паскуда вам приснилась?
Синица с Медведем переглядываются. Она теребит пояс халата, он гладит свою чашку.
- Уверены, - отвечает Медведь, наконец, за двоих, когда по кухне пулей проносится сама лохматая паскуда.
- С добрым утром, сладенькие, - воркует Кошка, остановившись за их спинами, закинув руки им на плечи и попытавшись зависнуть в воздухе, оторвав ноги от пола.
Лицо у Медведя каменное, Синица замерла с кохабовой чашкой в руках.
- Вам же понравилось, ребята? - говорит Кошка томно и, прикрыв глаза, трется носом сначала о синицыно, потом о кохабово ухо.
Синица давится чаем, которого успела глотнуть. Снегирю приходится вскочить и похлопать ее по спине.
- Да я шучу, шучу! - визгливо смеется Кошка и отскакивает на бесопасное расстрояние от угрожающе скривившего рот Медведя. Кошка засовывает руку в вазочку с мармеладками, кладет целую горсть в рот и, нарочно причмокивая, уходит к лестнице, откуда орет:
- Шай, золотце, а ты, оказывается, такой темпераментный! Я уже несу тебе кофе в постель!..
На этот раз давится уже Медведь, и Синица сочувственно хлопает его между лопаток.
- Расслабьтесь, я снова пошутил, - произносит паскуда голосом миротворца.
И думает, что если бы взгляды умели убивать, то сам Кошка давно бы валялся на заднем дворе, многократно мертвый.
Но взгляды убивать не умеют.
А поэтому Кошка, насвистывая песенку о человеке, у которого были скрюченные ножки, взбирается по лестнице через две ступеньки.
Навестить старого пернатого друга.

Сначала Шаю действительно казалось, что нет ничего лучше, чем в жаркий денек, когда лето в разгаре, усесться в широкой прорехе между ветвями векового дерева, растущего за домом, и греться в переливчатой наливной тени. Здесь можно было даже скинуть тесные перья и стать человеком, привалиться спиной к стволу и на какое-то время расслабиться.
А потом о маленьком секрете Шая узнал Кошка. Отношения с которым у них и без того были такие сложные, что, едва заслышав энергичную кошкину поступь, Шай становился вороном и улетал так далеко, как только мог.
Развилка ветвей этого мускусного, ароматного дерева приносила покой.
Вот почему Шай чуть не навернулся с ветки, когда с веранды ему помахал длиннопалой ладонью неприятно озорной Кошка.
Сглотнув, Ворон старался смотреть четко перед собой.
Только не ему в глаза тольконевглаза невглаза...
Когда Шай повернул голову снова, Кошка сморгнул очень медленно, улыбнулся одними зубами, а потом, раскрыв пасть и высунув ненормально длинный язык, с чувством провел им по своей линии рта.
Отвернулся Шай так быстро и так резко, что у него клацнули сухие косточки под ухом. И пальцами, повлажневшими, в кору дерева вцепился с такой силой, что на ладонях остались следы.
Шай сказал себе: "Ты будешь умной птицей и не станешь глядеть на этого психопата. Тогда он уйдет".
Сказал - и тут же посмотрел.
Кошка поднес ко рту кулак, а сам пихнул себя в щеку кончиком языка изнутри. Несколько раз. Как будто только этого и ждал.
И глаза у него были необычно-радостные. Так и искрились чувством собственного великолепия.
Шай тихонько заскулил себе под нос. И спрятал лицо в ладонях.
С веранды заржали совершенно неблагородным хохотом. Встали на ноги и, судя по эху шагов, ушли.
Правда, Шай все равно услышал, как, войдя в дом, Кошка поймал кого-то (судя по звукам - Снегиря) и сказал ему: "Обожаю этого парня!"

@темы: драббл, слэш, pg, гет, домдвапостройсвоюлюбовь, фанфикшн

---

а я тоже написала крипи!
оно, конечно, совсем не страшное, но все же!


Знаете, я ведь с детства не верил в эти истории о привидениях и прочей чертовне.
«Духи умерших где-то с нами рядом», говорите вы? Чушь собачья. Я точно знаю, что мои отец с матерью и маленькая сестренка, храни Господь их души, сейчас где угодно – только не рядом со мной.
Когда летом мы с мальчишками оставались на пару недель в пришкольном лагере, ночами, естественно, только и делали что рассказывали друг другу страшилки.
В истории о том, как на веранде проскользнула полупрозрачная тень, или как предметы в гостиной стали неожиданно парить в воздухе, я не верил.
А вот рассказы о том, как группу охотников в лесу убил и обезобразил до неузнаваемости какой-то жуткий монстр, казались мне правдоподобнее. Монстры – это еще другое дело. В конце концов, те же медведи, которые в здешних лесах изредка встречались, разве не могли когтями и клыками изуродовать людские лица и тела?
Могли, скажу вам с уверенностью.
Я видел шрамы моего отца, которые оставила ему медвежья лапа.
Как будто смотришь на пропаханное поле с высоты птичьего полета.

К тому моменту, о котором я хочу рассказать, все эти лагерные байки уже, слава богу, позабылись. Да и со временем я стал затворником: работал сутки через двое, чтобы обеспечить себя только самым необходимым, из дома в остальное время почти не выходил, к телевизору и газетам обращался редко. Иногда ко мне заходила пара-тройка приятелей – неплохие ребята, с которыми я познакомился месяца четыре назад, только переехав сюда, но настоящими друзьями мы с ними так и не стали.
Мы рассаживались в моей скромной гостиной, потягивали прохладное пиво и в основном молчали. Иногда кто-то робко высказывал свое мнение о последнем бейсбольном матче или о перспективе съездить на уик-энд к речке, искупаться, пока тепло. Его реплика, как правило, встречалась молчанием – такая уж была у меня в доме атмосфера.
Однажды, когда на улице сгустились тучи и брызнули первые капли легкого дождика, один из этих ребят – я назову его Роем, хотя, разумеется, его звали не так; но какая разница, если этим именем я буду только обозначать его реплики? – вместо обычного комментария о погоде сказал очень странную вещь.
- Я же тут живу уже шестнадцатый год, - сказал Рой, ни на кого конкретно не глядя, рассматривая бутылку с пивом, зажатую в пальцах. Рою было около сорока, хотя выглядел он лет на десять старше из-за лысины на макушке и морщинистого подбородка. – И почти все это время ходил на работу мимо оврага, того, что за железнодорожными путями, знаете его?
Все закивали, и я в том числе. Я работал на заправке и иногда ходил разменивать деньги к знакомому в супермаркет, через квартал – идти приходилось вдоль железной дороги, и мельком я замечал этот самый овраг. Он был очень глубоким, наверное, футов в двадцать, и на дне плескалась невысыхающая дождевая вода, хотя дожди здесь, в этой части штата, были редкими гостями. Очень крутые склоны оврага осыпались влажными, жирными комьями земли. Я нередко гадал, откуда он тут появился, но так ни к чему и не пришел. В конце концов, это был просто овраг.
- Так вот, - продолжал Рой, - я столько лет думал, что ничего в этой дыре особенного нет. Пока не услышал, - он посмотрел на нас и качнул бутылкой, - одну жутковатую, честно вам скажу, историю.
- И где ты ее услышал? – спросил кто-то рядом со мной.
- Да, и что за история? – поинтересовался еще кто-то.
Лампочка на потолке моргнула и зазвенела, как будто ей-то уж точно эту историю слушать не хотелось. Впрочем, это было лишь короткое замыкание. С электричеством в моем доме дело обстояло ни к черту. Как и с водопроводом.
Рой поглядел на вопрошающих покровительственно. «Успокойтесь, парни, и слушайте внимательно: сейчас я вам все расскажу». Он уселся поудобнее. Все с него не сводили глаз, а меня это уже понемногу начало раздражать.
- На прошлой неделе я зашел на почту, чтобы забрать посылку от своей сестры, из Массачусетса, - говорил он нарочно таинственно, медленно перемещая взгляд с лица на лицо своих верных слушателей. – Сейчас с этими посылками возиться еще приходится, кучу бумажек подписывать – не то, что раньше. Да и ручек у них в здании никогда пишущих нет, а свою я в тот день прихватить забыл. Стоял, хлопал себя по карманам, как дурак, и думал, что из-за чертовой бюрократии опоздаю на работу, и шеф с меня шкуру спустит. Как вдруг кто-то протянул мне ручку, как будто точно знал, чего я ищу; я поднял голову и увидел перед собой девочку, лет семнадцати, в инвалидной коляске. «Вам, сэр, наверное, нечем заполнить бланк», - сказала она мне, и я, признаюсь, не сразу сообразил, что ей можно ответить. Ручку я, конечно, взял, поблагодарил ее и очень быстро расписался на бумажке, готовый теперь получить свою посылку и отправиться восвояси.
Что-то меня удержало. Не то желание показаться в глазах этой девочки бравым героем, не то что-то еще. Я сказал: «Если Вам неудобно дотягиваться до окошка, мисс, я мог бы Вам помочь, - и соврал: - Я как раз никуда не спешу».
Она показалась мне смущенной и очень благодарной. Заполнила свой бланк, и, подав его в окошко, я забрал для нее тоненький, совсем легкий конверт.
Наверное, я глаз не сводил с ее инвалидного кресла, потому что, пряча конверт в сумку и даже не глядя на меня, она спросила: «Вам, наверное, интересно, почему я в коляске?». На что я незамедлительно: «Что Вы, мисс, интересоваться такими вещами вот так, запросто – невежливо. Но если Вы мне об этом расскажете, я выслушаю Вас, от первого, до последнего слова», - чем-то она меня очаровала, очевидно. Я, каюсь, даже про работу позабыл.
Она закусила губу. И предложила мне присесть за один из этих крохотных столиков, какие бывают на почте; все равно утром ими никто не пользуется, люди только толкутся на ногах у окошек и ругаются друг с другом. Я ничего против не имел, поэтому опустился на стул у столика в самом дальнем углу (я хотел помочь ей и оттолкать ее коляску, но она дала мне мягкий, но решительный отказ).
Она мялась немного, как будто ей было трудно начать. Я уж было хотел ей сказать, что, может быть, об этом пока рассказывать не стоит, когда она заговорила тихонько о том, как пару лет назад возвращалась с матерью с соревнований по гимнастике (слышать такое от девушки в инвалидной коляске было немного странно). Соревнования эти проходили за городом и закончились поздно, поэтому для участниц из разных городов были оплачены автобусы, которые без проблем довезли бы их до дома. Это был самый обычный автобус, какие иногда бывают при школах – желтый, с продавленными сиденьями и узкими черными полосками вдоль боков. Ехать предстояло часа полтора максимум, хотя уже минуте к двадцатой неспокойной поездки по ухабистым междугородним дорогам почти всех пассажиров сморил сон, и они дремали, откинувшись на спинки сидений.
У развилки, знаменующей въезд в город, автобус свернул направо и двинулся вдоль железной дороги – той самой, парни, за которой чернел овраг, о котором я вас только что спрашивал, - Рой сглотнул и оглядел нас, затихших и сидящих полукругом; даже меня его рассказ в какой-то степени увлек. – И до самой первой остановки оставалось ехать минуты три, может, пять, когда девочка, моя рассказчица, проснулась внезапно, как он плохого сна. И, глянув по сторонам, увидела, как что-то большое и мохнатое заглянуло в окно, моргнуло темно-рыжими, как ведьминские костры, глазами, и отпрыгнуло в сторону. Оно смахивало на очень большую собаку, размером с сам автобус, только голова казалась просто отростком с глазами – без ушей, носа или пасти. Или девочка просто не разглядела их в темноте.
Как бы то ни было, кажется, что не она одна заметила странную тварь около автобуса. Забормотали другие гимнастки в салоне, нервно озираясь. Кто-то прилип к окну, кто-то, напротив, отпрянул от него. За стеклом длинными царапинами тянулись сосны, редеющие по дороге в город. Обнятые темнотой, они пестрели только игольчатыми руками на фоне сияющего ночного неба. Возможно, она бы подумала, что ей, как и другим, показалось, и до конца своей жизни она бы верила в это. Если бы это существо не показалось снова, скакнув на их автобус.
«Оно появилось как будто из ниоткуда. Я не могу сказать, что оно выскочило из сосен, или прыгнуло сбоку, сверху или откуда-то еще... – девочка заламывала пальцы, как будто то, о чем она рассказывала, пугало ее до сих пор. – Оно ударилось телом о бок автобуса, и это был удар такой силы, что автобус не завалился на землю, а пролетел по воздуху не меньше шести футов, прежде чем стукнуться крышей о рельсы так, что на ней выросла поперечная вмятина. Это была мешанина из скрежета железа и людских криков; сама я вцепилась в спинку сиденья, стоявшего впереди. От толчка его как будто бы выкорчевало из пола, и оно навалилось на меня, защемив мне ноги – в каком-то смысле, это спасло меня от падения и верной смерти. А то, что сшибло нас, не унималось; мне даже показалось, что уродливая лапа, покрытая клочковатой шерстью, с парой гигантских гнойников и крючковатыми когтями, просунулась в разбитое окно. Потом это существо, наверное, пнуло автобус еще раз, потому что он накренился и покатился кубарем в овраг…».
Рой отставил бутылку в сторону. Сцепил пальцы. Руки у него вздрагивали, как будто он сам лично был там, в том автобусе.
- Она считает, что ей повезло куда больше, чем всем остальным. Автобус сплющило с боков, когда он упал, и ее совсем сдавило в железных складках; одна такая передавила бедняжке позвоночник, отчего она больше никогда не смогла ходить. Но это животное, точнее, эта тварь, которая так и не успокоилась и полезла в овраг следом за автобусом, наверное, подбирать и пожирать выпавших, не почуяла ее. Она проходила совсем рядышком, и бедная девочка, должно быть, чуяла, как несет у этого людоеда из его мерзкой пасти, - но она осталась в живых, - Рой посмотрел на нас с неким торжеством, которое лично я счел абсолютно неуместным. Стать инвалидом вместо того, чтобы пропасть в глотке дикой твари? Это сомнительное «выживание»…
Впрочем, я не стал говорить об этом Рою, и он закончил свой рассказ так:
- Она сказала, что кто-то из прохожих обнаружил идущий из оврага дым спустя минут двадцать. Твари там уже не было, поэтому тот прохожий сразу же вызвал скорую помощь и полицию. Вытащить живыми удалось троих – водителя автобуса, мою рассказчицу и еще одну девушку. Водитель погиб несколько позже, уже в больнице, от обширного внутреннего кровотечения, а вторая девушка лишилась руки. Моя мисс, как вы поняли, поплатилась за спасение способностью ходить. И, в сущности, это все, что я хотел рассказать вам про тот овраг, - Рой откинулся на спинку дивана и закурил, хотя знал, что мне, как некурящему, это очень не по душе. – Что совсем недавно в городе завелась какая-то плотоядная тварь.
- А что стало с этой мисс? – спросил кто-то потерянно после долгой паузы.
Рой отсалютовал ему сигаретой:
- Ничего, мы посидели еще немного, а потом она ушла. Уехала, то есть. Даже телефона не оставила.
- И ты действительно веришь в то, что какое-то невиданное лесное чудовище напало на автобус с гимнастками? – подал голос я, стараясь звучать не слишком скептично, потому что эти ребята, с которыми я тут сидел, так впечатлительны, что любое мое сомнение воспримут, как личное оскорбление. – Не думаешь ты, что это был, к примеру, медведь?
- Медведь? – переспросил Рой насмешливо и придавил сигарету в пепельнице. – Думаешь, медведь станет выпрыгивать ночью из леса, и у медведя хватит сил ударить автобус так, чтобы тот пролетел над землей?
- Девочка наверняка переволновалась, - возразил я. – Она могла… преувеличить.
- Эй, - сказал Рой, наклонившись ко мне, – скажи-ка, знаешь ли ты какое-нибудь лесное животное, которое способно одним движением лапы сбить добротный автобус?
Я помолчал немного. Отвел взгляд, не понимая, к чему он клонит.
- Нет, - признал я нехотя, - я не знаю таких животных.
- Вот и я о чем, - произнес мой оппонент мрачно и вернулся в прежнее положение.
В общем, тем вечером так ничего путного больше и не произошло. Дождь усилился, и, вопреки всем законам логики, ребята засобирались по домам. Я не стал их задерживать: мне было чем заняться и в одиночестве.

Ночью спалось мне плохо. Несмотря на дождь, все равно было ужасно душно – как в доме, так и снаружи. Я распахнул окна настежь, наплевав на то, что к утру с улицы на пол натечет до целой лужи. И улегся на диване, который был у меня развернут как раз лицом к открытому окну в гостиной.
Проснулся я от того, что майка, в которой я спал, промокла насквозь. С лица у меня почти что тек пот, я дышал тяжело, как будто у меня была температура, или мне приснился очень страшный и очень долгий кошмар. Лежал я на спине, передо мной был потолок, а вокруг витала такая мертвая тишина, что мне стало не по себе. Я решил сходить и умыться, чтобы смыть с себя липкий пот и заодно освежиться – помните, я говорил, что водопровод здесь ни к черту? Я имел в виду, что кран с горячей водой работает исключительно днем. Ночью можно исключительно что «освежаться».
И как раз тогда, когда я сбросил ноги с кровати и развернулся лицом к окну, чтобы встать, я увидел, что с улицы на мой подоконник забирается что-то гигантское, покрытое грязной бурой шерстью, торчащей сальными иголками.
Я, признаюсь честно, сел столбом и не мог пошевелить и кончиком пальца. Эта тварь отдаленно напоминала гигантского йети, вставшего на четыре лапы. Морды у него как таковой не было, небольшой шарик головы крепился на по-птичьи длинной шее, в шерсти на которой виднелись кровящие проплешины. Передние лапы, перекинутые через подоконник, расположением пальцев были похожи на человеческие руки. В комнате пахло так, как пахнет, если у вас есть большая собака, и, гуляя с ней, вы оба попали под дождь. Запахом мокрой собачьей шерсти, но при всем при этом это существо явно не было собакой. Не было оно похоже и на медведя, превосходя его в размерах как минимум в дважды.
Когда это животное поняло, что, если втискиваться с лап, ничего у него не получится, оно отошло от окна на несколько шагов – и я увидел непомерно раздутые бока, толстые, как воздушный шар. Шерсть на них висела клочьями, как если бы ее приклеивали к голой коже строительным клеем. В прорехах виднелась светлая кожа, то тут, то там в ранках и царапинах.
Оно повернуло к моему окну голову, и я увидел торчащие среди густой шерсти глаза – совершенно человеческие, если не считать цвета и размера, той же формы миндальных орехов, с белком по краям, круглым подрагивающим зрачком и темными ресницами. Цвета они были точно такого, как описала эта девушка из рассказа Роя – темно-оранжевые, как кожура подгнившего апельсина.
И если раньше я недоумевал, почему эта тварь не издает ни звука, то теперь до меня дошло: у него просто нет пасти. Кажется, под глазами чернели дырки ноздрей, но рта у него не было, и… что же оно делало с теми, кто погиб в том автобусе, если не жрало их?
Оно отошло еще немного назад.
С явным намерением идти на таран.
Я вскочил с дивана так резко, что споткнулся и едва не упал. Подскочил к стене и снял с нее ружье – еще отцовское, приятно-тяжелое – сейчас таких уже не делают.
Его голова раскачивалась на длинной шее в каких-то трех-четырех футах от меня. Оно сумело просунуться между отворенными рамами. Я не знал, что ему надо, но на меня пахнуло запахом мертвечины, мокрой собачьей шкуры и еще черт знает чего. Отвратительные человечьи глаза с закатившимися зрачками вздрагивали ресницами.
Тогда я (не знаю, откуда во мне вдруг появилось столько уверенности) вздернул ружье себе на плечо и выстрелил, едва не промазав мимо курка.
Целился я прямо в один из его мерзких глаз. И не промазал.
Когда я был маленьким, у меня был знакомый по младшим классам, который любил отыскивать после дождя червей и протыкать их остро заточенной спичкой. Они корчились и извивались, но не издавали ни звука, потому что у них не было голосовых связок.
То же самое видел я сейчас с этим чудовищем. По его шее пробежала многоногая судорога. Оно вскинулось, задергалось и сжало веки над раненным глазом, брызнув мне на пол темно-красной кровью. И начало медленно вылезать из моего окна.
Я уже успел подумать, что сейчас оно убежит туда, откуда пришло, и больше не будет меня трогать, когда оно, вытянув голову с шеей на улицу, просунуло меж ставней свою ободранную руко-лапу и грохнуло ею об пол. Загребло когтями, пошевелило пальцами до ужаса по человечески. Межу когтей у него застрял кусок джинсы – наверное, курточка или штаны какой-нибудь из несчастных жертв…
Я перезарядил ружье. И предупредительно пальнул твари между пальцев.
Гигантская лапища вздрогнула и скрылась в окне. Медленно ослаб запах псины и крови – остатки только вздрагивали в стенах моего дома, потому что пол был заляпан кровью и зловонной слизью, натекшей из раненного глаза.
Я даже не пошел умываться. Рухнул на диван и просидел там до утра, спрятав лицо в ладонях.

С того самого дня не прошло ни одной ночи без того, чтобы оно не являлось ко мне в гости. Исправно заглядывало в одно и то же окно, и, хотя с тех пор я оставлял его закрытым, в день своего второго визита оно вышибло мне стекла вместе с деревянной рамой. Оно не пыталось пробраться внутрь или загрызть меня сразу же; просто мелькало там, дрожало горбатой спиной и смотрело прямо на меня одним глазом; второй был слеплен кровяной корочкой.
Я стрелял в него всякий раз, когда видел. В шею, в лапы, в голову, в грудь – всюду, куда только мог добраться. Я не знаю, сколько истратил патронов. Просто однажды утром поехал в оружейный и накупил их столько, что хватило бы на целую войну.

Точное время сейчас – ноль часов восемнадцать минут до полудня. Я сижу на диване, прямо напротив пустой дырки в стене, где когда-то было окно, и ружье греет мне пальцы. Я жду, пока ко мне придет мой ночной гость, чтобы угостить его сегодняшней порцией пуль.
Черт знает, сколько раз придется мне подстрелить его, чтобы оно погибло и перестало наведываться ко мне каждую ночь. Я даже не знаю, берут ли его обычные патроны, потому что это – монстр, а монстры – другое дело, не то, что призраки. Ведь я точно знаю, что мои отец с матерью и маленькая сестренка сейчас где угодно – только не рядом со мной, храни Господь их души.
И мою заодно.

@темы: драббл, фанфикшн

---

ЭТО КОШКА, ЭТО ООООН

---

трагическая история Кошки :<

Кошка, Кот, PG-13, ust

Когда Кошка лезет на дерево, чтобы отдохнуть, он всегда выбирает ветку с особым тщанием. Она должна быть не слишком царапистой и наклонной, достаточно широкой и выносливой, и чтобы не шаталась от малейшего дуновения ветра. Хотя в этих краях ветер так желчен и холеричен, что «малейшим дуновением» порой пригибает головы молоденьких березок к самой земле.
Но самое главное – с этой ветки должен хорошо просматриваться Океан. Старый, как покрытый рубцом шрам, зубастый, как пасть Морского Дьявола, давний, как сам Мир, друг – загребший скользкими пенными лапами другого друга.
Кошка ухмыляется, и расчерченные восемью шрамами щеки смеются: надо же, какая ирония.
Так вот, забравшись на ветку и улегшись на нее так, чтобы ноги можно было задрать и упереть ступнями в ствол, Кошка вспоминает Кота. И глаз не сводит с Океана в прорехе за спинами близняшьих гор.

Кот был такой стопкой страниц раньше, что Кошка и сам ужасается, что прожил уже так долго. Перевертыши, конечно, всегда выглядят моложе своего возраста, - но Кошка все равно боится, что рано или поздно он посмотрит поутру в зеркало и увидит там старое, снулое лицо без прежнего лоска. Кожу со старческим серым налетом, спутанные трубочки волос и бесцветные, поредевшие брови. Ему до сих пор приходится шататься по портам и воровать монеты у пьяных моряков, чтобы расплатиться за аренду своего последнего судна – того самого судна, с которого Кот и…
Боже, Кошка никогда, ни до того плаванья, ни после, не видел таких роскошных кораблей. Ему не соизволили сказать, чьими руками – лапами? – он был выстроен, но чутье у Кошки на такие вещи было шикарное. И сразу он понял: корабль – чистое золото, и под этими парусами он способен не то что этот Океан перемахнуть – но и влиться в Чуждые Земли. В существовании которых до сих пор многие сомневались, но… разве есть для такого корабля что-то несуществующее?
Кошка и сейчас веселится, когда вспоминает, как ходил у этой красавицы кругом и все ногтями царапал дерево ее боков, ожидая, что где-нибудь отлетит крохотная щепка, и цену можно будет сбить хотя бы на пару десятков монет. Деньги за «Прекрасную» - так ее звали, и вполне резонно, - требовались баснословные, и Кошка догадывался, что ему придется потратить, возможно, десяток лет, чтобы выплатить все до последнего золотого.
Борт «Прекрасной» лоснился корабельным лаком. Ни одной ямки не появилось на ее дереве даже после того, как в сердцах Кошка полоснул доски со всего маху.
Он сомневался, мялся, - тогда это еще было в его характере; юная кровь! – но, глядя на «Прекрасную», сбитую из жесткого черного дерева, со сверкающими запахом морской соли волокнистыми тросами и парусами, вскинутыми до самого Небесного, понимал: он пропал. Этот корабль получил его маленькое сердце.
Кошка ухмылялся от уха до уха. Подставлял солнцу еще не исполосованные смуглые щеки, когда пожимал владельцу «Прекрасной» руку.
А потом сзади к нему подошел крепко сбитый парень, ниже Кошки на полторы фаланги, но явно более взрослый – это читалось в чертах его лица, отточенных, как будто кто-то прорисовал их более жестким куском угля.
- Я боюсь себе представить, куда ты собрался, если заложил этой девочке свою душу, - губы у него смеялись, а глаза оставались нечитаемыми и какими-то мутными. Кошка рассматривал его деловито и отмечал съеденную оливковым загаром кожу, черную щетину, пробивающуюся вдоль кромки челюсти, и волосы в цвет темноты, какую видишь, закрыв глаза – длинные, спутанные, связанные на затылке пучком в налете морской соли. Одна бровь – рассеченная ближе к переносице. На груди, видневшейся в вырезе обычного моряцкого тряпья – сеточки белых шрамов.
- Нас ждет большое плаванье. Нас с этой крошкой, - сказал Кошка и облизнулся, переводя на «Прекрасную» подсоленный, горячий взгляд.
- Ты что, плывешь на ней один? – спросил этот непонятный черноволосый человек, все еще улыбаясь, и протянул Кошке свою узкую, высушенную солнцем ладонь: - Меня зовут Кот. Если что.
Кошка глянул на протянутую руку задумчиво, а потом вложил в нее свои пальцы. Сказал:
- Кошка, - и широко ухмыльнулся от этого непонятного каламбура.
Кот глядел на него, чуть прищурившись и не отпуская его пальцев.
- Так что, неужели надеешься справиться с такой красавицей в одиночку? – вскинул он брови и голову слегка склонил к плечу, отчего свет кинулся к его глазам, и Кошка разглядел, наконец, что они были желтыми. Как отражение золотых монет в океанской воде, или как пыльца от пестроцветов на пальцах, или как глаза какого-нибудь зверя…
Кошка подумал, что Коту его имя очень идет.
И сказал:
- Добро пожаловать на борт «Прекрасной», дурачье!

И тем же вечером, когда порт просматривался за бортом россыпью зеленых и синих огней – океанских светляков, загнанных в банки – стало ясно, что, к примеру, тросы невозможно затянуть одному. «Прекрасная» оказалась девственницей, опускающей юбки и тесно сжимающей колени. И отказывалась распускать паруса во всей красе. По крайней мере, до тех пор, пока к пыхтящему Кошке не присоединился Кот.
Вдвоем они вцепились в канат, от которого руки у Кошки были уже изодраны в хлам – добротный, крепкий канат, с запахом смоляного закрепителя и душистых волокон. И тянули, упершись в перила на палубе ногами, наверное, секунд сорок. И только потом «Прекрасная» приниженно вскрикнула и раскраснелась алыми узорами на парусах. Кажется, там было изображено солнце, и еще что-то… Но смотрелось красиво. Под стать кораблю.
С тех пор, как обесчещенное судно смогло дышать полной грудью, они стали набирать скорость.
Хотя, вспоминает Кошка, ветер тогда был куда моложе и не умел бесноваться так, как сейчас.
- Здесь, на «Прекрасной», мы не пьем мерзкое собачье пойло вроде рома! – проорал Кошка в ответ на скромный вопрос Кота о наличествующей выпивке, когда они оба, усталые, с горящими ладонями и сбитым дыханием, повалились прямо на палубе в сбитые в кучу мешки со всякими тряпками, среди которых можно было отыскать и какую-никакую одежду. Рядом с мешками возвышался прямоугольный ящик, для переноса которого на борт Кошка лично отобрал троих самых крепких мужчин в порту – ящик этот был забит непрозрачными бутылками из коричневого стекла, пузатыми, с узкими горлышками.
Выудив одну из таких бутылок, Кошка выгрыз из нее пробку и протянул бутылку Коту.
Из горлышка поднимался едкий пар, завиваясь локонами прелестной невинной барышни, которой была бы «Прекрасная», будь она человеком. Это сейчас, зловредно подумал Кошка, невинная барышня медленно, но верно превращается в распутную пиратку. С такой-то компанией!
Кот принял бутылку с выражением крайней неопределенности на лице. Хотел было понюхать, прежде чем пить, но, наверное, вовремя одумался, решив, что не по-пиратски это, а в морских путешествиях надо жрать, что дают. И он сделал крупный глоток из бутылки. Кошка видел, как вздрогнула у него шея, к которой от подбородка опускалась точечная щетина.
- Это что, коньяк? – спросил он потерянно, сделав предварительно пару глубоких вдохов и стараясь побороть гримасу отвращения.
- С морской водой! – откликнулся Кошка бодро, выхватил у Кота из пальцев бутылку, с тщанием облизал горлышко и сделал свой глоток. Даже не поморщившись.
Кот косился на бутылку так, словно она нанесла ему какую-то личную обиду.
- Второго явно больше…
Кошка отпил еще немного, вытер ладонью потекшее по подбородку из уголка рта и фыркнул, обдав Кота коньячно-морскими брызгами:
- Чем богаты!

Ночью Луна, особенно огромная и роскошная, если смотреть на нее из сердца Океана – он же давно в нее влюблен, – глядела на них сквозь нарисованное на парусе огненное солнце. Перепуганные красные тени метались по острому носу Кота и игольчатым скулам Кошки, когда они, заложив руки за голову, дремали на палубе, покуда ветер еще был теплый и мягкий.
Кошка настороженно слушал запахи тросов, скрипящих от того, как «Прекрасная кидалась» с волны на волну, плеска океанской пены о ее черненые бока, коньяка с соленой водой, разлитого Котом где-то совсем рядом, и линии горизонта. Потому что кроме этой линии у них ничего не осталось – земля не просматривалась на многие мили во все четыре стороны.
Кошка все не мог заснуть и много думал, перебирая пальцами горлышки пустых бутылок из-под нехитрого напитка, о том, из чего же состоит его жизнь на сегодняшний день.
Заснул он только под утро на несколько часов. Когда пришел к выводу, что океана, самого лучшего в мире судна и не умеющего пить компаньона вполне хватает.

Кошка отламывает от ветки, на которой разлегся, сучок поменьше, и вертит его в пальцах, потому что на этом моменте мысли его всегда путаются. Долго ли они плыли до тех пор, пока все не пошло наперекосяк? Дни или недели? На открытой воде время измеряется совсем другими мерками. Иногда – раскручиванием штурвала, иногда – тем, насколько осипло горло, иногда – количеством опустевших бутылок.
Кажется, тогда было и то, и другое, и третье. Дважды неопытная «Прекрасная» сбивалась с курса, и Кошка, рыча тихонько, хватался за зубастое колесо, наставляя судно на путь истинный. Дважды же они попадали в шторм, и Кошка сорвал себе голос, пока улюлюкал от радости, вскочив на нос красавицы и оставив все управление ею на Кота – который, впрочем, в делах корабельных оказался куда более просвещенным, нежели Кошка.
И однажды случился штиль, во время которого не оставалось ничего, кроме как месить во рту морскую воду с коньяком и рассказывать друг другу старые страшные байки про гигантских морских змей и водовороты, которые возникают в Океане на пустом месте и засасывают в себя корабль вместе со всей командой.
Кошка, правда, слушал невнимательно. Не отрывал взгляда от щетинистого подбородка Кота, который совсем омертвел на солнце и, закрыв глаза, бубнил монотонно и со спутанными словами. Сидел он, подпирая мачту спиной, совсем близко, и Кошка мог бы, протянув грубые длинные пальцы, дотронуться до него, но – не решался.
Потом Кот на ощупь достал из ящика, прикрытого куском деревянного листа, еще одну пыльную коричневую бутыль, ничем не отличающуюся от остальных. Легко вскрыл ногтями пробку и, поглядев одним прищуренным глазом, единым движением выплеснул все содержимое себе за пазуху.
Глаза у Кошки стали совсем квадратными.
- Оно же липко и противно, - пробормотал он, а зрачки вздрагивали, когда капли жидко-янтарного вырастали и удлинялись, стекая под вырез тряпок Кота.
- Почему? – спросил Кот весело, и Кошка отдаленно понял его логику: бутылка, спрятанная в стоящем в тени, выстланном тонкой шерстяной материей ящике, наверняка прохладная, а, значит, и то, что в ней – тоже.
- Это же коньяк с морской водой, - сказал Кошка, пряча глаза и совсем запутавшись.
Кот в ответ рассмеялся и, плеснув из бутылки остатки себе на пальцы, потер себя за ушами.
- Так ведь второго больше.
Конечно, совсем скоро они стали мечтать хотя бы о легком бризе.
Кошка брал выше: он умолял о шторме, чтобы снова погавкаться с Океаном, сидя на носу у «Прекрасной», да и вообще – взбодриться.
И шторм не заставил себя долго ждать.

Тогда, вспоминает Кошка, они оба еще проснулись непривычно рано. А Кот все твердил о том, что Океан сегодня не в духе, и, кажется, случится что-то нехорошее – да только Кошка фыркал и размахивал руками, потому что не в силах был нормальным, цензурным набором слов выразить свои мысли.
А потом началась чертовщина. Когда «Прекрасная» в сотый раз сбилась с курса, а дежурящий у штурвала Кошка, чертыхаясь, принялся поворачивать ее обратно и понял, что судно поворачиваться не желает.
Тогда он скакнул к перилам и перегнулся через них, чтобы увидеть, что вода у самого бока корабля, блестящего и черно-бурого, бурлит и идет пузырями. Как будто что-то греет ее снизу и изнутри.
Тут «Прекрасная» дала крен, и Кошка чуть было не вывалился в воду – и готов был клясться тогда, готов сейчас и будет готов на долгие годы вперед: под водой забилось что-то темное и настолько огромное, что край его тени Кошка различил, только сощурив глаза, когда повертел головой, чтобы осмотреться. Кошка никогда не узнает, что это было и было ли оно вообще – но на тот момент ему было некогда задуматься над этим, потому что «Прекрасную» встряхнуло, как если бы она налетела на мель. Справа налево, справа налево.
С мостика на мачте соскочил Кот. Приземлился точно на ноги – Кошка даже восхитился невольно, когда сразу ринулся к нему.
- Берег нигде не просматривается, - сказал Кот, и голос у него сочился тревогой так неприятно, что Кошка даже сглотнул нервно. От Кота пахнуло безнадежностью – от Кота, который травил ночами байки о своих бесконечных океанских приключениях.
- Давай так, - сказал тем временем Кот и положил руку Кошке на плечо, отчего того словно бы прошибло разрядом приятной энергии. – Ты становись у штурвала и постарайся вывести корабль на Восток, а я заберусь повыше к мачте и раскрою дополнительные паруса.
Кошка задрал голову, глядя на сложенные складками и туго перевязанные канатами маленькие паруса – младшие братья самого главного, здорового. До сих пор им хватало его объемов, чтобы двигаться вперед с приличной скоростью, но теперь, кажется, одним парусом «Прекрасную» к берегу не отвести.
Висели эти паруса высоко, и Кошка, оглядев канатную сетку, по которой можно было добраться до них, ощутил нервное волнение. Хотелось попросить: «Нет, не надо туда лезть, давай попробуем обойтись малой кровью, либо погибнем тут, как герои».
Но Коту, казалось, и не требовалось его разрешение.
Стиснув пальцами плечо Кошки, он глянул на него очень серьезно и во мгновение ока оказался рядом с канатной сеткой. Плюнул на ладони, растер и запрыгнул на нее, а потом очень ловко полез вверх.
Кошка спохватился только тогда, когда «Прекрасную» подбросило на волнах, и она раскачивалась сама по себе еще секунд тридцать после этого. Он бросился к штурвалу, вцепился в него влажными от пота и нервов пальцами и яростно раскрутил, отчаянно ощущая то, как что-то в водных клочьях, вцепившись в судно, не желает отпускать его по правильному курсу.
И полминуты ожесточенной борьбы с этим океанским нечто прошли для Кошки в сцеплении зубов и нытье каждого мускула в его тощих, жестких руках. Когда ему показалось, что волны чуть притихли, он позволил себе, запрокинув голову, посмотреть, как там Кот.
Кот, обхватив жилистыми ногами мачту и держась за канат одной только рукой, пальцами второй старался расправиться с жесткими узлами, связывающими первый из двух запасных парусов.
Засмотревшись, Кошка не удержал равновесие и оступился, когда «Прекрасная» снова вскинулась в океанской пене. От неожиданности он выпустил штурвал и, как завороженный, смотрел, как спицы на колесе складываются в один гладкий, блестящий круг, как вращается оно все быстрее и быстрее, точно сам Небесный спустился на борт, чтобы раскрутить его…
Он одумался, когда сбоку выросла громадная тень, и онемел, когда глянул в ее сторону.
По левому борту «Прекрасной» восстала из Океана волна, такая черная и гремящая, каких Кошка никогда не слышал из рассказов в порту и не видел на картинках в книжках. Она гавкнула на него зубастой пастью, и он в тот момент даже не подумал о том, что можно кинуться к штурвалу и встрять в него всем телом, и, может, сломает пару ребер, зато от резкой смены курса судно зашатает, и оно, возможно, уклонится от волны...
Кошка заорал только тогда, когда волной, самой ее верхушкой, смело с канатной сетки Кота. Его серо-смуглые руки мелькнули в воде, вскинутые к небу, с растопыренными пальцами, как будто он успел только сильно удивиться, - и пропали.
Волна разбилась о мачту и градом тяжелых капель посыпалась на палубу. Одной такой Кошку сбило с ног, когда он несся к левому борту в полной готовности прыгнуть за Котом и вызволить его оттуда – с учетом того, что забраться обратно у них никак бы не получилось.
Судно накренило так сильно, что безвольный Кошка кубарем покатился по палубе и остановился, только ударившись о перила спиной. От удара из него чуть было не вышел весь дух, но вот что было еще ужаснее, еще возмутительнее: почти сразу успокоился Океан, а с ним и «Прекрасная». Вздохнув, она только покачалась немного на тут же присмиревших волнах.
Подтянувшись на мокрых руках, Кошка высунул голову за борт. Вода была чистой и светлой, и только пенные круги, расходившиеся к горизонту, могли еще рассказать, что тут только что случилось.
Здравый смысл к Кошке вернулся довольно быстро. Он обежал палубу раза четыре, зорко выискивая в окрестных водах Кота, или его тряпье, или щепку, которую отбило от судна и за которую он бы мог потом схватиться, спастись чудесным образом и заявиться спустя долгие годы к Кошке домой. Если дом у него появится, ведь с морскими приключениями отныне будет покончено.
Щепок нигде не было; бока «Прекрасной» сияли, как новенькие.
Это было действительно большое плаванье, горько подумал Кошка, когда встал к штурвалу и направил корабль на Восток, где далеко-далеко, на самом горизонте, маячила полоска земли – если Кошку, конечно, не обманывало зрение.
Дорога домой заняла у него несколько долгих недель, и это был самый спокойный океанский путь, когда-либо известный в этом мире.

Кошка глядит на Океан из-под полуопущенных ресниц и гадает, как и всегда, когда видит его: неужели седобородый старик взревновал и вздумал убить того, кто завладел вниманием Кошки – тогдашнего пирата с сердцем, таким горячим, будто его вываляли в углях?
Кошка спускается с дерева, потому что чувствует наступление темноты, а с темнотой налетает рой проворных насекомых, которые ему очень досаждают.
Зайдя в дом, Кошка лезет в погреб, который до его прихода Синица никак не использовала. Теперь же там косо приколочена полка, заставленная мутными бутылками из смолистого, коричневого стекла, в которых плещется что-то непритязательное на вид и дурнопахнущее. Эти бутылки он подобрал на «Прекрасной». Четыре штуки – все, что уцелело.
Кошка делает из крайней бутылки глоток. Держит за щеками, потом глотает.
Конечно, сейчас, на суше, у него есть возможность спереть какое угодно пойло (ну, или не спереть, а выпросить у сердобольного Снегиря денег, купить и почувствовать себя честным парнем). Но он все равно остается верен старому рецепту: коньяк, морская вода.
Второго – явно больше.

@темы: драббл, слэш, pg, домдвапостройсвоюлюбовь, фанфикшн

---

пересмотрела "Короля Льва".

можно мне сразу полотенце?

---

у меня готова кое-какая заначка для кое-кого, но я ее пока не покажу

из последнего: лазанья=крутотошка, Снегирь - лапушка, плести зверье из бисера - неблагородное и FFFFFFUUUUшное занятие ХДД

хочется мне чего-то
наверное, взять чаю и сесть с "зеленой милей"
но, блять, читать с чаем неудобно!!111
а некоторые при этом еще и на подоконник садятся. в пледе. клетчатом. lol u mad?

я всех так люблю

@темы: я, лулзы, just for now

---

для моего родного Коуда, маленький непонятнодрабблик куча даров про наших чаров - Медведя и Синичку

О кислых ягодах и Змеиной тропе

Вы знаете, на этой стороне Земли – а Земля ли это еще? – все немножко по-другому. Здесь короткие осень с летом, весна длинная и долговязая, как земные высотки, а зимы почти нет. Те, кто знаю Синицу, шутят: это она специально богов подговорила, чтобы Медведя не мучили животные инстинкты. Синица в ответ обычно фыркает, перекидывается в птичку и улетает на дальнюю ветку клевать ярко-голубые ягодки-алмазовки. И глаз с ложбины между ворчливых холмов не сводит.
Все, что выше земли здесь не синее, как у людей, а скорее полупрозрачно-зеленоватое. Брызги акварели на дне венецианского сосуда. Толченая водоросль в колдовском вареве. Короткий густой подшерсток на земле – сочный и золотой, как спинки бронзовок под самым ярким северным солнцем. Поэтому роса кажется радужной, когда скатывается по траве глубоко в землю. Даже скептичная по вечерам Синица иногда не может глаз отвести. Потом вытаскивает на крыльцо и Медведя за рукав, возбужденно руками размахивает и шепчет, непонятно отчего: «Сколько раз видела – а все как впервые!».
Кохаб смотрит чуть-чуть свысока и обнимает ее за плечи. Она прячет лицо у него на груди.
Солнце тут белое-белое, а луна отдает не перламутром, а синим налетом горных ручьев. Ночи от этого граненые и яркие, особенно при растущем месяце, когда тучами налетают на это двугорье маленькие лунные драконы – похожие на земных стрекоз, только крылышки у них затянуты тончайшей перепонкой. И, радуется Синица, в этом месте еще никто не додумался до того, чтобы сдирать эти перепонки и использовать их в своих целях. Все-таки Звери – не люди.
Их домик стоит в ямке недалеко от подножия двух сросшихся холмов-двойняшек: один выше и тоньше, второй – высокий и массивный. Змеиная тропа, пролегающая между ними и уводящая далеко-далеко, к самой кромке океана, увита низкими кустами огневинки – кислых ярко-рыжих ягодок. Огневинку можно толочь с сахаром, и иногда Синица прохаживается вдоль Змеиной тропы, срывая с колючих радужно-росистых веток кисти пламенных ягод, а потом намешивает ее с сахаром столько, что хватает на целую неделю. Кохаб, правда, может есть огневику прямо так, без всякого сахара – и всякий раз Синица приходит в ужас и морщится, потому что: как это можно есть?!
Жизнь здесь немножко странная. Непривычная. Но иногда Синица ждет Медведя на веранде и выводит кончиком пальца по деревянным перилам в кружочках стесанных годичных колец: «Все, о чем мы так долго мечтали». Поднимает глаза на лужайку перед домом и смотрит в радужные капли, подсвеченные колдовским лунным фаянсом. И в сердце теплеет.
А скоро возвращается и Кохаб. Она различает его фигуру, скоком минующую Змеиную тропу, почти сразу. Подрывается с места и несется босиком через высокую росистую траву ему навстречу, а когда между ними остается, наверное, шагов шесть, вскидывается птичьей манерой и бросается ему на шею. Как будто не видела его целый день – а ведь ушел он несколько часов назад! Но тут Синица ничего с собой поделать не может. Скучает, если нет возможности поминутно дергать его за рукав и восхищаться тем, какая синяя и сочная сегодня алмазовка, какой красивый лунный дракон сел к ней на плечо и какой дружелюбный нынче океан.
Синица щебечет о чем-то, пока вприпрыжку вышагивает по траве до дома и тянет его за собой, крепко стискивая в пальцах его узкую, длинную ладонь.
Она останавливается у крыльца и дожидается, пока он поравняется с ней, а потом оборачивается через плечо и говорит:
- Вот сколько раз видела, а…
- А все как впервые, - заканчивает Медведь за нее и ухмыляется от скулы до скулы. – Пойдем уже в дом, ладно?

Об океанских подарках и вредных мужских привычках

К океану Синица относится настороженно. Не то чтобы боится, но опасается. С Земными водами таких проблем не было – они всегда были тихие, прирученные человеком, и только иногда в пенных воротничках на волнах во время приливов тушевалась прежняя дикость. Это было одной из тех причин, по которым Синица упросила Медведя сбежать сюда – все на той Земле дышало принижением и болью. Срезанная под самый корень трава, в болезненных наростах от того, чем люди кормили землю. Волки, которые даже не хотели с Синицей разговаривать – с проплешинами на боках и перебитыми лапами, вынюхивающие каждый сугроб в поисках капканов. Облака, черненые сажей и дымом. Полосы выжженных земель там, где могли расти чудесные плодоносные деревья.
Этот океан совсем не так прост. К нему иной раз и подойти страшно, потому что он светится этим своим королевским серебром, манит и выглядит робким и улыбчивым, а как только подойдешь поближе – вываливает тут же язык-волну и хватает тебя за лодыжки. Попробуй еще устоять! А Синица визжит, обращается птицей и летит стремглав к Кохабу на плечо. Смотрит сердито до ужаса – океан хохочет, сворачивается кошкой в своей котловине и, стервец, совершенно не чувствует себя виноватым.
С Медведем они дружны, вот уж черт знает почему – Синица ни черта не смыслит в мужских разговорах, вот и предпочитает в их компанию не ввязываться. Когда Медведь снимает ее со своего плеча и сажает на большой стекольно-черный валун, торчащий посреди пляжа, она только крылышки отряхивает от налипших песчинок и перья на шее вздыбливает. А Медведь разбегается как следует и на полном ходу влетает в океанские ладони, которые тот специально вытягивает лодочкой и уносит друга, наверное, к самому дну…
Синица, перекинувшись обратно, ладонью собирает песок в горстки. Это – холмы-двойняшки, это – тропа между ними, как хребет дракона, это – далекий-далекий океан, а к востоку и западу они еще не ходили, потому что устаканилось все здесь совсем недавно. Но они обязательно сходят. Их мир не может быть чем-то ограничен здесь, в этих землях, не имеющих начала или края – в вечных землях.
Вылезая из воды, Кохаб пожимает океану соленые скользкие пальцы, зажимает что-то в горсти свободной руки. Подходит к Синице и вываливает это все перед ней на песок, убив одну из гор-двойняшек. Говорит:
- Смотри, настоящий золотой жемчуг! Насилу уговорил эту раковину его отдать. А то сидит целыми днями у себя на дне, нижет его на нитку, самой он ей не нужен, а другим отдать – жалко. Но я выпросил. Обменял на свой молочный зуб, - он подмигивает ей и садится мокрым задом прямо в песок.
- Ты отдал ей свой зуб? – ужасается Синица, а пальцами перебирает жемчуг на тонкой жесткой нитке. Жемчужинки крупные и немножко шершавые, а цветом – как солнечные лучики. Или самые пронзительные нотки северного сияния.
- Это был камень, который я нашел по пути, - Медведь пожимает плечами, на мгновение скалится всеми зубами, очень довольный собой, и Синица не может не рассмеяться. Подносит жемчужное ожерелье к шее, и нитка сама расплетается на концах, щекочет синицыну шею и снова смыкается сзади. В этом прелесть океанских Даров – они не принадлежат никому, кроме тебя. Если ты, конечно, не забрал их силой. Тогда не жди ничего кроме постоянных синяков и ранок – ночами они будут кусать тебя, пока не вернешь их туда, откуда взял.
В горстке, которую принес Медведь – ворчащая Морская Звезда, стирающая с себя мокрый песок руками-лучиками и от этого пачкающаяся еще больше; несколько трубочек кораллов, рыжих, красных и голубых, которые свистят на разные лады; смешливые трещащие ракушки, которые даже на берегу не прекращают болтать.
Синица берет их в руки и осторожно подходит к улыбающемуся океанскому рту. Присаживается на корточки, кладет звезду с кораллами и ракушками за кромку прилива. Ручища океана прокатывается в сантиметре от кончиков пальцев ее ног. Свистят коралловые трубочки, увлекаемые на дно. Океан говорит ей: спасибо, мелкая!
Синица хмурится, поднимаясь на ноги. И думает, что, возможно, ей еще удастся с ним подружиться.
Ведь в конечном итоге он просто вредничает, ничего более.

О каменных драконах и смешливом ветре

Конечно, в конечном итоге Синица уговаривает Медведя предложением прогуляться где-то подальше от нескромных двойняшек и океана. Вьется у его ног в непонятной радости и все заливается про то, как там, наверное, хорошо и интересно. И он сдается. Чешет в затылке, сомневается, потому что ночь на дворе уже, хоть ночи здесь и светлые, и звездные, и шумные. Но когда, в конце концов, он мог ей в чем-то отказать?..
Крохотную рощицу Синица пролетает почти бегом, пока ее не догоняет обратившийся зверем Кохаб и ворчит, чтобы она не неслась так скоро – мало ли, какие лунные страдальцы снуют по этим кустам. Деревья в этой рощице похожи на молоденькие земные клены, только листья у них семиконечные и похожи на сердитые звездочки. Листья на старых деревьях совсем прозрачны и упруги на ощупь; говорят, что умельцы приспособились делать из них линзы для тех, кто плохо видит.
Синица садится к Медведю на холку и хихикает, когда он перекатывается с лапы на лапу. Под лопатками бьется родное и искрящее живостью. Она кладет туда ладони, пьет эту энергию и делится взамен своей. Поднимает пальцы, срывает с ветки полупрозрачный листочек, смотрит через него на робкое небо в прорехах между ветвями. Чем выше растет ветка, тем более непрозрачный и молодой на ней листочек. Оканчиваются верхушки крохотными пятнышками о семи концах, похожих на капли молока. Нижние листья кажутся стеклянными. Синица нарочно раскачивает их пальцами. Одни в ответ мелодично звякают, другие шуршат и жалуются, что даже в последние дни жизни им не дают поспать. Синица улыбается; затаенно, по-ночному, хотя все внутри распирает от непонятной радости.
Когда деревья редеют, и впереди показывается склон, Синица задирает голову и вытягивает шею, разглядывая слоистое небо в звездных брызгах. Луна косится одним фарфоровым глазом. Синица улыбается ей и машет рукой и может поклясться, что Луна улыбнулась в ответ. Ковер из маленьких розовых колокольчиков звякает в ужасе, когда Кохаб заносит лапу для шага. Он кривится, но Синица видит: замедляет шаг, чтобы колокольчики могли разбежаться и освободить место для его широкой когтистой лапы.
Шерсть у Кохаба в этой форме – теплая, и пахнет вовсе не едким мускусом, а какой-то странной травяной пыльцой, древесным сиропом и морской солью. Удивительно, как быстро место оставляет на тебе свой отпечаток, если ты этому месту действительно приглянулся!.. Синица запускает пальцы в медвежью шерсть, почесывает и сама урчит. Трескливо и немножко по-птичьи, но очень довольно.
Когда колокольчики заканчиваются, Синица слышит спиной, как они сокрушенно звякают друг о дружку. И думает: надо бы прийти сюда при свете дня и поиграть на дудочке, которую Кохаб для нее выстругал. Голос у нее тоненький, совсем как у этих страдальцев, и, может, они перестанут быть такими грустными…
Они замирает на медвежьей спине, когда пологий склон скатывается вниз перед ее глазами, а потом продолжается гигантской каменной косой. Позвоночник Древнего Дракона. Хвост Гигантской Змеи. Дорожка слеплена из крупных камней, передний ее конец теряется в далеком дымчатом тумане, в ширину она, наверное, не больше трех крупных шагов, а по обе стороны от каменистых ребер – чистая пьянящая бесконечность.
Синица смотрит в темные зрачки ленивой пропасти, и у нее невольно кружится голова. Черной шерстью ревнивая бездна обнимает этот каменный хребет. В его зубах то тут, то там, раскачиваются золоченые стебли высокой травы. Западный ветер ерошит их перед сном и, кажется, на гостей смотрит неодобрительно.
Синица мнется и едва ли не падает с холки Медведя, когда он ступает на камни передними лапами и замирает в ожидании. Чувствует – холодную бездну и ироничный ветер не хуже самой Синицы. Камни теплые, только немножко грубые.
Западный ветер выдыхает в седую бороду. Шепчет: ну, заходите, раз нагрянули, посреди ночи-то! Только недолго. Здесь совсем скоро время сна.
Синица обнимает Медведя за шею, пока он качающейся походкой несет ее по хребту. Когтями скребет камни и явно чувствует себя уверенно, хотя Синице отчего-то кажется, что если она сорвется вниз, не успев перекинуться птичкой, с этой пропастью не выйдет дружеской беседы. Она, наверное, дочка этого ветра. Отчего только такая тоскливая?..
Далеко Кохаб не заходит. Выбирает крупный камень и наклоняет голову, чтобы Синица могла с него соскользнуть. Чувствуется под ногами рокочущая жизнь – как будто бы это и впрямь не стержень горы, а дикий крылатый дракон. Как будто там, в тумане, покоится его голова, слишком тяжелая для того, чтобы он ее поднимал и смотрел на незваных гостей. Синица смотрит, как трепещет в щели маленький медный цветок на короткой ножке. Протянув руку, трогает сонные лепестки пальцами.
Старик-ветер смеется по-доброму, говорит, всколыхнув стебель дыханием: возьми, если так хочется! Это закон нашего гостеприимства – гость может забрать то, что ему приглянулось.
Цветок для Синицы срывает Кохаб – уже не Зверь. И заправляет ей в волосы, прямо над двумя синичьими перьями. А потом садится рядышком и бесстрашно опускает ноги в мрачную бездну.
Синица кладет голову ему на плечо. Западный ветер шепчет над юной золотой травой, чтобы она засыпала поскорее и набиралась сил – тогда обязательно вырастет большой и красивой.
Буду солнечным лучиком? – спрашивает она сквозь сон.
Будешь лучше, - смеется старик, и вместе с ним тихонько смеется Синица.
А обратный путь, как водится, покажется им намного короче.

О том, как Медведь Снегиря троллит

Странная штука – память, правда?
Бредем иногда с Шаем по лесу, он вцепится мне в загривок и бубнит, что шагов через десять будет развилка, и там надо будет повернуть направо. А я задумаюсь – или он меня заболтает, девка пернатая – а, дойдя до развилки, и забуду, куда он там мне поворачивать сказал.
Зато стоит на моих глазах появиться челкастому синичкиному братцу – так сразу в голове кишмя кишат все пошлые анекдоты, которые я слышал.
А слышал я похабщины всякой немало, верите?
Уж характер у меня такой. Ничего с этим не поделать.
Реакции у меня тоже – шик! Поэтому когда лохматый Снегирь блещет пятном красных волос перед моими глазами, я бодро хватаю его ладонью и наставляю на путь истинный. Лицом к себе, то есть.
И улыбаюсь широко и очень приветливо. Читай по губам: сейчас будет что-то горяченькое!
Синица рядом со мной смешливо фыркает и прижимается щекой к моей руке.
- Привет, пацан! – фамильярничаю я и гляжу на него сверху вниз. Не дорос еще до моих бравых двух - почти - метров. Синица так вообще метр с кепкой, но она – это она…
Нет, к пареньку я отношусь добродушно, честное слово.
Но иногда просто не могу сдержаться. Кому от этого хуже-то будет? Я даже минуса в карму не заработаю, вот увидите.
- Привет, - осторожничает Снегирь и щупло посматривает то на меня, то куда-то вбок. Иногда – на сестру. «Спаси меня, ради всего святого!».
Она его не спасает. Жестокая, жестокая женщина! – я одобряю и поглаживаю ее по плечу.
- Хочешь анекдот? – глаза у меня, наверное, сверкают, как начищенные золотые монетки. Пошлым, нехорошим блеском. Да мне, собственно, и не нужен его ответ, чтобы начать: - Привел к себе парень девушку. Выпили, потанцевали, легли в постель…
Я подмигиваю ему, как заговорщик. Синица хихикает едва слышно и прячет лицо у меня на груди.
- Парень ее, значит, уложил на спину – смекаешь? – я изображаю ладонью переворот. Вот так он ее уложил. Аж головой стукнулась, бедняжка… – А сам сверху.
Снегирь сглатывает так, что его тоненькое гусиное горло аж встряхивает. Знаете, приятно, когда видишь отличный результат своей работы, именно то, на что ты рассчитывал. В моем случае щеки парня идут чудесными свекольно-красными пятнами. Как бы не перенервничал. Синичка расстроится.
- Он ее трахает полчаса, два, три… – понимаете, на каком слове я делаю логическое ударение? И Синица глубже зарывается лицом в мои ключицы, а щеки у Снегиря уже в один цвет с его заколотой гривой, и прекрасные алые паруса его скул реют до самых висков… Ну, то есть, никакой я не поэт, конечно, но краснеет парень знатно. Я собой доволен. – А потом поднимается и говорит: «Ну, все, теперь ты меня долго не увидишь».
Интонации брутального парня у меня получаются хорошо.
- А она ему: «Мне уже пора уходить?» – и я пищу и выпучиваю глаза, изображая огорченную девушку. Снегирь ищет глазами какую-нибудь щель, куда он мог бы забиться. Честное слово, я бы на его месте перекинулся в птичку и улетел куда-нибудь. Знатное на малого оцепенение напало, выходит. Не могу собой не гордиться.
- «Нет», - говорит парень, - «переворачивайся!» – и я смеюсь скорее от вида синичкиного братца, нежели от удачной шутки. От анекдота, знаете ли, и я сам всегда поржать могу, без публики – я все-таки не ханжа какой-то. А такую перепуганную рожу не каждый день увидишь. Если бы парень был электроплиткой с индикатором нагрева в виде ярлычка красного цвета, на щечках Снегиря вполне можно было бы поджарить средней толщины ломоть мяса.
- Кохаб, ну хватит уже! – смеется Синица и обхватывает мою руку обеими своими. Урезонила меня уже тогда, когда я повеселился, но все-таки урезонила – молодец девочка! – Снегирь, милый, не слушай его. Он просто шутит, – брови она ставит домиком. Смотрится мило. Это она так перед ним извиняется, наверное.
- Рад был повидаться, - мямлит Снегирь невпопад и смывается где-то за углом. Синица улыбается сочувственно.
Я обнимаю ее теснее, вдыхаю полной грудью искристо-холодный весенний воздух и произношу радостно:
- Какой сегодня прекрасный день!

запись создана: 28.07.2011 в 20:16

@темы: драббл, для кого-то, гет, домдвапостройсвоюлюбовь, фанфикшн

---

ноу нид ту ран энд хайд: итс соу вандефул, вандефул лайф!

@темы: я, just for now

---

больше тут

@темы: лулзы

---

флаффик на ночь. кажется, это становится традицией ХДД

Черный/Курильщик, PG - о кинестетиках и очках в проволочной оправе

Курильщик перебрасывает себя на кровать довольно бойко, коляска от толчка едет до самого шкафа, пока колесами не стукается о дверь (красное дерево, полуматовый лак, почти до потолка высотой – за каким чертом такой большой?).
У Черного очки на самом кончике носа, в проволочной оправе. На самом деле, Курильщик и представить себе не мог, что кому-то могут идти такие тоненькие, невесомые очки. Но на Черном они смотрятся очень кстати. Оттеняют скуластое, резкое лицо и начиняют взгляд какой-то прохладной интеллигентностью. И если смотреть на Черного в очках с определенного ракурса, то он кажется вовсе и не Черным, а кем-то посторонним.
Курильщик ищет этот ракурс; Черный полусидит, опираясь лопатками о спинку кровати и подтянув к себе ноги. Курильщик решительно ползет к нему, жестом просит вытянуть ноги – потом переворачивается настоящей шакальей манерой на спину и ложится к нему на бедра.
Черный смотрит на него только мельком, стреляет теплыми искрами из-за проволочных дужек. Возвращается к книжке. Курильщик сначала просто смотрит на его лицо, потом, подняв руку, тихонько скребется ногтями в обложку книжки, которую Черный читает. Просит: почитай вслух. Тут важно угадать с настроением. А когда убирает руку, тянется пальцами вдоль кисти и запястья Черного к его локтю, совсем неощутимо трогает ладонью бок, косточку сбоку под животом, бедро. Тридцать процентов Курильщика – это такие маленькие кинестетические знаки внимания. Расчесать в пальцах ежик волос Черного, ткнуться носом за ухо, припасть щекой к ключице, погладить по плечам, поцеловать – куда только не, откровенно говоря. Иногда Курильщику кажется, что Черный не слишком любит целоваться. Иногда Курильщик успевает подумать только: господи, где он этого нахватался?!
Черный глядит скептично, но не холодно. Говорит: сядь повыше, неудобно, - и сам же Курильщика к своей груди тащит. Вытягивает обе руки с книжкой перед собой и начинает начитывать сонно-радостному Курильщику почти что в ухо. Интонации у него сухие, голос – короткий и жесткий. Курильщик поначалу даже в слова особенно не слушается, просто тембр Черного ловит – пальцами, кожей, ртом и глазами. Время от времени выхватывает отдельные реплики без контекста – и не сдерживается, начинает отпускать какие-то комментарии.
Так же невозможно! – шипит Черный, хлопает страницами книжки и нервным движением убирает ее на тумбочку. Смотрит на Курильщика сверху вниз, практически вниз головой – перечно и свирепо.
Курильщик, правда, все равно не боится. Давно, еще в Доме научился различать, когда от Черного дышит опасностью, а когда – только раздражением. Немало льстит ему и то, что в его сторону Черный может пахнуть разве что этим самым раздражением. Да и то – слабеньким. Несерьезно.
Курильщик вытягивает шею и ладонью склоняет голову Черного ближе к себе. Целует и бессловесно говорит: эй, не сердись, я же просто шучу.
Вслепую Черный снимает очки и, сложив их пальцами одной руки, кладет на книжку сверху. И так же немо отвечает: дурак, я и не сержусь.

@темы: слэш, pg, зарисовка, дом, в котором, фанфикшн

---

и я начала писать план для своего Ч/К: behind the scenes
чувствую, оно будет больше.
очень ё____ё""""

@темы: фанфикшн

---

Мустафа 1000 и 1 Отмазка, привет! очень рада видеть у себя с8 надеюсь, бесконечные Черные с Курильщиками тебя не достанут ХД

@темы: пч

---

напишите мне хороший, годный Черный/Курильщик, блеать!

у меня пропало вдохновение

@темы: я, ангсто

---

1оо фактов обо мне

ОАО"

1. мое настоящее имя - Аня :з
2. моя фамилия оканчивается на "ко".
3. ага, я хохлушка ХДДД но ничерта не знаю по-украински.
4. позор, бесчестие и фэйспалм, ай ноу
5. у меня страшное умение влюбляться в главных героев всяких произведений ОАО
6. это доказывают Черный с Курильщиком.
7. а угадайте, кто у меня любимый чар в "двенадцати стульях"!
8. Киса Воробьянинов. ХДДДДДДДДДД
9. я - творческая личность!
10. вырасту и буду шароебиться по помойкам, потому что таких творческих личностей пруд пруди на улицах.
11. но, по крайней мере, почти все творческое, за что я берусь, у меня выходит вполне сносно.
12. фикрайтерство, кое-как - рисование, стихоплетство (ОАО"), плетение из бисера и вязание крючком ХДДДДДД
13. а еще декупаж и лепка из полимерки.
14. но я очень ленива.
15. ОЧЕНЬ.
16. а с детства у меня осталась коробка из-под роликов, забитая пластилиновыми няшечками.
17. когда я была маленькая, я была грозой округи.
18. я не боялась делать "солнышко" на качелях, высоты или насекомых.
19. однажды во дворе был мальчик постарше меня, с трехколесным велосипедом. я просто подошла к нему, взяла велосипед и уехала ОАО
20. сделав кружок по двору, я вернула охуевшему мальчику велосипед и пошла по своим делам.
21. я девяносто пятого года рождения :з
22. я была анимешником лет до четырнадцати.
23. я не умею рисовать мужские бошки.
24. но мечтаю научиться.
25. и я оооочень неохотно воспринимаю тему "светотень".
26. я только что уебала гигантского комара журналом "эль гёрл"!!!
27. и спалилась

TBC

@темы: я

---

боже, мне, видимо, совсем миру сказать нечего ХДДДДДДДДД

кoolmees ♥ ‎(23:01):
хочу нарисовать фем!Черного ОАО""""" доктор, это лечится?
mr Mark ‎(23:02):
>8'DDDDDDDDDDDDDDD ДОКТОР ЭТО ОДОБРЯЕТ

@темы: лулзы, чятики, дом, в котором

---

у меня ТАКИЕ СОЛЕНЫЕ крекеры
Аня, блин, иди пиши Ч/К!11!!!

@темы: я